Логическая структура лингвистической теории.

А.А.Потебня способствовал развитию лингвистического психологизма и сравнительно-исторического языкознания в России. Он считал, что Гумбольдт «именно положил основание перенесённого вопроса на психологическую почву своими определениями работы языка как деятельности, работы духа, как органа мысли». Опираясь на работы Гумбольдта и Штейнталя, Потебня создал оригинальную концепцию, рассматривающую язык как историческое явление и речемыслительную деятельность.

Язык как один из видов человеческой деятельности имеет три стороны - общечеловеческую, национальную и индивидуальную. Его основные работы: «Мысль и язык», «Из записок по русской грамматике» раскрывают нам основные положения концепции. Речевая деятельность, по мнению Потебни, - это взаимодействие языка, знаний говорящих и передаваемой мысли, причем важнейшая задача исследователя - раскрыть взаимодействие речи и мысли, а не логических форм и форм языка. Речемыслительная деятельность носит индивидуальный и активный характер. Поэтому необходимо знать не только категории языка и сложившиеся, готовые мысли и знания, но и сам процесс выражения мысли и понимания ее слушателем. Язык является не только хранилищем и средством передачи мыслей и эмоций, но и средством формирования мысли у говорящего и у слушателя. С точки зрения взаимоотношения языка, речи и мысли важно понять семантическую структуру слова и грамматической формы и категории. Их исследованию Потебня уделял особое внимание.

Слово обладает функцией обобщения и развития мысли. По мнению Потебни, посредством слова мысли идеализируются и освобождаются от подавляющего и расслабляющего ее влияния непосредственных чувствительных восприятий, так что происходит изменения представления – образа в представления – понятие. Слово становится его символом. Всякое слово состоит из трех элементов: членоразделительного звука, представления и значения. Слово является не только звуковым единством, но единством представления и значения. Кроме звука в слове есть еще знак значения, представляющий собой внутреннею форму слова. Знак значение есть уже символ, представляющий слова в систему, способную передавать и формировать мысли и значения, которые не составляют содержание слова. Для Потебни особенно важно то, что «грамматическая форма есть элемент значения слова и однородна с его вещественным значением». Чтобы определить значение грамматической формы, необходимо связать ее с остальными формами языка данного строя, с теми общими разрядами, «по которым распределяется частное содержание языка, одновременно со своим появлением в мысли».

Речь, как совокупность предложений, по мнению Потебни, является частью языка. Членения предложения на части речи и члены предложения с точки зрения их возникновения и их роли в оформлении и передачи мысли не совпадают с его логико-грамматическим членением. Речевое членение связанно со смысловым членением предложения на основе психологического (а не логического) суждения. Психологическое суждение есть семантико-синтаксическое апперцепции: «Апперцепируемое и подлежащие объяснению, есть субъект суждения, апперцепирующее и определяющее – его предикат». Например, формально-логическое предложение, «Корова и лиса». Лиса не корова эквиваленты, когда как их основное членение различно. В предложении не только используется все средства языка, но и происходит взаимодействие лексики и грамматики в различных грамматических категориях – слова, части речи, члена предложения и типа предложения.

Предметом особого внимания Потебни был сравнительно – исторический синтаксис славянских языков. Анализируя прежде всего составные члены предложения и их исторические замены, вызванные стремлением к дифференцированию членов предложения, рассматривая два исторических этапа в развитии предложения (этапы именного и глагольного предложений), пути возникновения и развития простых и сложных предложений, Потебня оказал огромное влияние на разработку проблем славянской и индоевропейской синтаксической теории. В то же время его выводы и наблюдения имели много общего с учением его современников и преемников – младограмматиков.

Наиболее характерной особенностью логического направления в языкознании является рассмотрение философии языка как проблемы логической. Языковая семантика отождествляется с логическими категориями и операциями, а языковые формы – с логическими формами мышления.

На первый план выдвигается изучение универсальных свойств языка, описываемых при помощи дедуктивно-классификационной методики.

Лингвистический логизм – категория исторически развивающаяся. Если в логике Аристотеля была лишь поставлена проблема соотношения предложения и частей речи, то грамматика Пор-Рояля подчеркнула универсальность логико-грамматических категорий. Представители логико-грамматического направления начала и середины XIXв. также считали основным в лингвистике соотношение логики и грамматики: в предложении обнаруживаются логические категории, и грамматика способствует развитию логического мышления. Само мышление понималось как статичные, постоянные и общие всем формы мышления. Основной единицей признается предложение, а категорией – части речи: грамматические формы являются их знаками, вербальные (словесные, языковые) значения есть знания научные. Задача грамматики состоит в том, чтобы обнаружить соответствие языковых форм логическим категориям, которые исчисляемы. Так, по мнению Беккера, в логике есть 12 элементов и 81 отношение.

В конце XIXв. логическое направление развивается сначала как семантико-смысловой, а затем как структурно-семантический синтаксис. В становлении этих логико-семантических школ большую роль сыграли труды В.А. Богородицкого, А.А. Шахматова, И.И. Мещанинова, а также представителей семантического, коммуникативного и номинативного синтаксиса.

В XIXв. концепции сторонников логического направления сильно изменились благодаря развитию лексикологии и логико математического языкознания, что связанно с теми коренными изменениями, которые пережили логика и математика в конце XIX-начале XXв. Под влиянием успеха развития языкознания, а также символической логики и математики, оживляется интерес к проблемам семасиологии, к научному языку, происходит сближение логических концепций с психологическими теориями слова, предложения и речевой деятельности.

Логическое направление в языкознании

Философское языкознание в первой половине XIX в. развивалось как противоборство логического и психологического направлений. Оба эти направления подчеркивали два аспекта изучения грамматики – формальный и семантический; однако понимание языковой формы, и особенно языковой семантики, было различно.

Философия грамматики К. Беккера «Организм языка « была применением логики к материалу современного (немецкого) языка. Язык понимался как система органических противоположностей, т.е. таких противоположностей, которые не уничтожают друг друга, а напротив, взаимно обуславливают и необходимы друг для друга в развитии организма как целого. Учение о предложении из логики и стилистики было перенесено в грамматику. Логико-синтаксическая школа получила распространение в ряде стран. Видными представителями этой школы в России были Н. И. Грек, П.М. Перевлесский, И.И Давыдов.

Крупнейшим русским языковедом, представителем логико-грамматического направления является Ф.И. Буслаев. Он исходил из единства теории и практики, причем соотношение филологических и лингвистических традиций было центральным вопросом в разработке логических (философских), нормативных (филологических) и исторических основ грамматики.

Лингвистическая концепция ученого раскрывается в ряде его работ: «О преподавании общественного языка», «Опыт исторической грамматики русского языка». Филологический способ исследования, по мнению Буслаева, направлен на изучение мёртвых языков, причем «для филолога язык есть только средство познания древней литературы». Лингвистический способ к «разумению» грамматических форм самого разнообразного происхождения и состава. В отличие от правил, которые опираются на современное употребление книжного языка, «грамматические законы основываются на свойствах языка постоянных и не зависящих от временного употребления, ограниченного только некоторыми формами.

Принциписторизма , по мнению ученого, соединяет оба способа изучения языка (филологический и лингвистический) и устанавливает точные границы между логикой и грамматикой, утверждает связь языка и мышления. Буслаев считал, что грамматика должна опираться на логические начала, поскольку в синтаксисе новейших языков «господствует отвлеченный смысл логических законов над этимологическою формою и над первоначальным наглядным представлением ею выраженным». Предложение стоит в центре грамматической концепции Буслаева. «…Синтаксис есть основа всему построению языка, этимология же только приспособляет слова различными изменениями и формами. Как слово есть часть предложения, так и этимология входит в синтаксис как его часть. Части речи суть не иное что, как различные формы мысли. Буслаев развил и уточнил положения логико-семантической школы логического направления в грамматике, создав учение о логико-формальной основе предложения, о сокращении и слиянии предложений, учение о второстепенных членах предложения и придаточных предложениях.

Лингвистическая концепция А.Шлейхера

А.Шлейхер является основоположником натуралистического направления в языкознании. Его основные работы: «Морфология церковнославянского языка», «Руководство по изучению литовского языка», О морфологии языков», посвящены морфологической классификации языков. Как и Гумбольдт, Шлейхер считал, что изучение языковой формы и типологическая и генеалогическая систематика языков составляет основное содержание лингвистики, которая изучает происхождение и дальнейшее развитие этих форм языка.

Учение о языковых типах Шлейхер называл морфологией. Морфология языков, должна по Шлейхеру, изучать морфологические типы языков, их происхождение и взаимные отношения. Допускаются три типа комбинаций значения и отношения: изолирующие языки имеют только значения (корни); агглютинирующие языки выражают значение и отношение (корни и языки); флектирующие языки образуют в слове единицу, выражающую значение и отношение.

Морфологические типы языка, по мысли Шлейхера, есть проявление трёх ступеней развития: односложный класс представляет древнейшую форму, начало развития; агглютинирующий это средняя ступень развития; флектирующие языки как последняя ступень заключает в себе в сжатом виде элементы двух предшествующих ступеней развития. Морфологическая классификация Шлейхера оказала большое влияние на языкознание – в направлении разработки учения о типах языка. Рассматривая взаимоотношения индоевропейских языков как результат исторического развития, Шлейхер создаёт теорию родословного древа индоевропейских языков. По его теории, индоевропейский праязык в доисторический период распался на две группы праязыков – северно-европейскую (славяно-германскую) и южно-европейскую (арио-греко-итало-кельтскую). В исторический период наибольшую близость к индоевропейскому языку сохранил древнегреческий язык, наиболее удалёнными оказались германский и балтославянский праязыки. Он считал индоевропейский язык единой системой форм. Однако праязык был для него не исторической реальностью, а представление о звуковой системе и системе форм слова – всего лишь моделью, которая необходима для динамического рассмотрения разнообразного материала индоевропейских языков.

Задача компаративистики, по Шлейхеру, как раз и состоит в том, чтобы восстанавливать проформы на основе сохранившихся остатков индоевропейского праязыка в древних индоевропейских языках.

А. Шлейхер считал, что язык надо рассматривать как естественный природный организм, который живёт также как организм природы. Естественнонаучный принцип, на котором должна основываться лингвистика, предполагает, по его мнению, признание следующих постулатов: 1) язык как природный организм существует вне воли человека, его нельзя изменить;

2) «Жизнь человека», как и жизнь природы, есть развитие, а не история;

3)лингвистика должна быть основана на точном наблюдении организмов и законов их бытия, на полном подчинении исследователя объекту исследования.

Выдвинув требование учёта звуковых закономерностей языка, Шлейхер разработал методику реконструкций индоевропейского праязыка, понимая его как систему форм. С именем Шлейхера связывается создание родословного древа индоевропейских языков и разработка морфологической классификации языков.

Философские основы сравнительно – исторического и типологического языкознания заложил В. фон Гумбольдт. Он считал, что языкознание должно иметь свою философскую базу – философию языка, построенную на прочном фундаменте анализа разных языков. Основными принципами философии языка, по мнению Гумбольдта, признание языка и его формы как деятельности и национального сознания народа. Гумбольдт подчеркивал не только динамизм языка, но и егоактивность. Язык является результатом творческого синтеза мыслительной деятельности; он в то же время – активная форма, орудие этой мыслительной деятельности.

Единство языка и мышления – неразрывное диалектическое единство, это единство мысли и речи, ибо язык как общее, коллективное достояние воздействует на индивида, и чем лучше человек владеет языком, тем сильнее язык влияет на его мышление.

Гумбольдт подчеркивал, что «язык всегда развивается в сообществе людей, и человек понимает самого себя не иначе, как удостоверяясь в понятности слов своих, для другого». Но общественную природу языка он понимал как природунациональную , как «идеальное», которое находится «в умах и душах людей».

Причем это идеальное не общечеловеческое (логическое) и не индивидуальное (психическое), а общенародное языковое мышление. Гумбольдт писал: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык», «язык всеми тончайшими фибрами своих корней связан с народным духом, и чем соразмернее этот последний действует на язык, тем закономернее и богаче его развитие». Ошибка Гумбольдта состояла в том, что он внутреннюю форму языка связывал исключительно с национальным духом и абсолютной идеей и эта ошибка типична для немецкой философии объективного идеализма.

Учение о форме языка – важнейшая часть лингвистической теории Гумбольдта. Он подчеркивал, что хотя язык и связан с деятельностью народа и его мышлением, он имеет свою специфику и относительную самостоятельность, устойчивость. Речевая деятельность и язык взаимосвязаны, но не тождественны. Язык в каждый момент воспроизводится, речь разнообразна. «Язык является формой и ничем больше, кроме формы»- писал Гумбольдт.

Поскольку формы языка национально своеобразны, постольку общее (универсальное) в языках можно обнаружить не путем логических рассуждений, а путем сравнения форм языков друг с другом, используя языки родственные и неродственные, развитые и неразвитые. С одной стороны, Гумбольдт пытался установить генетическую связь между всеми языками – китайским и санскритом, санскритом и баскским. С другой стороны, Гумбольдт противопоставил языки, сходные по их родству, по языковым типам, создав типологическую классификацию языков. Языковые типы определяются не по общности материальных элементов, а по их структуре. Тип языка по Гумбольдту устанавливается путём открытия общего в строении его слов и предложений. Основных типов языков четыре: корневой, агглютинирующий, полисентетичекий и флективный. Языковедческая концепция Гумбольдта оказала огромное влияние на развитие лингвистической теории. Оно обнаруживается в теориях Г. Штейнталя и А. Потебни, И. А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. Де Соссюра, Э. Сепира и Н. Хомского, и Н. Мещанинова и Д. Гринберга. Значение трудов Гумбольдта состоит в том, что он показал, что языкознание должно иметь свою собственную «философию» - лингвистическую теорию, основанную на обобщении всего фактического материала языков – родственных и неродственных, больших и малых.

Социальные общности и социальные типы языков

Функционирование и развитие языка связано с историей общества, с социальными общностями людей. Этим общностям свойственны социальные типы языков, так как для любой социальной общности характерен языковой признак, а существование и функционирование языка обусловливается социальной общностью людей. Основные известные формы общности людей – этническая группа, народность, нация и межнациональная общность людей. Будучи историческими образованиями, их языки и в современных условиях сохраняют специфику своей общественной природы, функционирования и структуры. Более современными социальными типами являются язык народности и национальный язык.

Народности возникают на основе племен и их союзов. Экономическая база возникновения народности – докапиталистические производственные отношения. Общий язык и общая территория, единство духовного склада и культуры – основные признаки народности.

Язык народности, являющийся ее важнейшим признаком, характеризуется асимметрической функционально – стилевой структурой: общему языку, который проявляется в виде ведущего экономического и политического центра или в виде литературно – письменного языка, противостоят местные (территориальные) диалекты. Язык и диалект различаются тем, что язык обслуживает всю этническую общность, а потому является полифункциональным и структурно – независимым образованием, а его структура зависима от языка, вариантом которого он является. Язык народности может иметь литературно - письменную форму. Однако, объединяющее значение литературно – письменного языка остается незначительным, что проявляется в его малой функциональности, распространенности и авторитетности. Именно этим объясняется использование в функции литературно – письменного языка неродного языка. Тем не менеераннеписьменные языки сыграли большую роль в развитии современных литературных языков. Нации возникают, существуют и развиваются только при наличии экономических связей большого количества людей, связанных общностью территории, языка национального самосознания, проявляющегося в единстве культуры и духовного склада людей. Единство языка и беспрепятственное его развитие – один из основных признаков нации. Национальный язык, в отличие от языка народности, обязательно имеет литературно – письменную форму; распространение и укрепление общей нормы составляет особую заботу нации.

Чувство родного языка как этнический признак сохраняется благодаря тому, что на этом языке имеется литература, выражающая национальное чувство и национальное самосознание. Национальный язык есть форма национальной культуры. Связь языка и нации – конкретно – историческая и пути образования национальных языков, их функционально – стилевой и ярусной структуры разнообразны. Каждая нация имеет свой язык, однако это не значит, что язык нации всегда исконно – собственный и все нации соотносятся со своим языком одинаково. Национальный язык возникает на базе языка народности и потому является не только своим, но и единичным, неповторимым.

Язык как социально – историческая норма

Языковая норма в современных теориях выводится из сравнения её с системой языка. Языковая система понимается как структурные потенции языка и его абстрактная схема, языковая норма соответственно – как реализация возможности этой структурной схемы в конкретно – исторической форме того или иного языка.

Языковая норма как конкретно – историческое явление характеризуется, по крайней мере, тремя свойствами – избирательностью, уступчивостью и обязательностью. Избирательность нормы языка проявляется в том, что каждая языковая норма реализуют по своему возможности системы языка и различно фиксирует познавательную деятельность людей. Избирательность делает языковую норму явлением сложным, противоречивым, динамическим. В то же время языковая норма является устойчивым образованием. Ее устойчивость состоит прежде всего в том, что норма проявляется в сознании и практике всех членов данного языкового коллектива как что – то общее; передаваясь от поколения к поколению она объединяет речевую деятельность говорящих, разделенных временем, местом, социальным положением, уровнем знания и духовного развития. Устойчивость проявляется как сохранение языковых традиций, постепенное развитие культуры языка. Обязательность языковой нормы вытекает не из внутренних проявлений системы языка, а из внешних для нее требований – принятия тех или иных фактов языка. Все признанное обществом считается не только обязательным, но и правильным.Языковая норма – это совокупность наиболее устойчивых, традиционных элементов системы языка, исторически отобранных и закрепленных общественной языковой практикой.

Язык и мышление, речь и мысль настолько связаны друг с другом, что многие языковеды и философы считают возможным говорить о языке-мышлении как синкретическом явлении, а контекст и речевую ситуацию отождествляют с опытом человека или общества.

По сей день наиболее непостижимой и столь же притягательной для изучения со стороны языкознания, психологии, лингвистики, психолингвистики, логики и прочих наук является тема соотношения языка и мышления. Даже не зная знаков, по которым осуществляет свою работу мышление, и только примерно догадываясь, как осуществляется наша речевая деятельность, мы нисколько не сомневаемся, что мышление и язык связаны между собой. Сколько в жизни каждому из нас доводилось сообщать кому-либо некую информацию. В данном случае, процесс говорения имеет целью породить процесс понимания у получателя информации. Но существуют случаи, когда мы используем язык не для передачи информации другим людям, а для организации собственного мыслительного процесса: тихонько, шепотом или «про себя» проговариваем слова, а иногда и целые предложения, пытаясь, что-то уяснить или понять. И что примечательно получается! Зачастую мысль, облеченная в слова, как бы материализуется в нашем сознании и становится ясной и понятной.

Теория языковых значений, связь языка и мышления являются важнейшим аспектом лингвистики, образуют особую область лингвистических знаний. Раздел общего языкознания, который изучает взаимоотношения языка и мышления можно назвать металингвистикой.

Что структура языка объединяет единицы различного строения и назначения, было известно давно. Практически языковеды всегда различали фонетику и грамматику, слово и предложение; части речи рассматривались как лексико-грамматические разряды, объединяющие единицы структуры языка.

В начале XIX века, особенно в трудах В.Гумбольдта, были выделены два вида единиц языка – материальные, которые образуют внешнюю форму языка, и идеальные, образующие внутреннюю форму языка; единство внешней и внутренней формы и понимались как структура языка. Одновременно продолжалось изучение специфики единиц языка – слова и предложения, грамматической категории и морфемы. В первой половине XX века представители Пражского лингвистического кружка выделили две элементарные единицы языкового анализа – дифференциальный признак и сему. При анализе единиц языка и разработке методики лингвистического анализа было обнаружено, что идеальная сторона значительно сложнее материальной стороны языковых единиц и их категорий.

В языкознании получили распространение два рода теорий – субстанциональные и операциональные. Субстанциональные теории пытаются решить проблему структуры языка, исходя из коммуникативной функции языка выдвигая на передний план лексико-грамматические классы слов.

Операциональные (методические) теории пытаются решить проблему структуры языка, выдвигая на передний план структурную функцию языка, а также изоморфизм и иерархию сторон единиц языка.

Теория изоморфизма целостность структуры языка рассматривает на уровне методики описания, опирающейся на достижения современной фонологии. Реальные единицы языка заменены единицами описания, сложный характер идеальной стороны игнорирован. Поиск методических универсалий затемняет качественное своеобразие ярусов языка и разных сторон языковой единицы. Идея изоморфизма не объясняет сложности языковой структуры как системы особого рода; она сводит ее к простейшим структурам с плоскостным строением.

Теория иерархии уровней – это операциональная теория, которая опирается на идею одновременного иерархического строения языковой структуры. Наиболее четко она была сформулирована в 1962 г. Э.Бенвенистом. Он исходит из того предположения, что единицы языка планом выражения опираются на низкий уровень, а планом содержания входят в высший уровень, структура языка представляется так:

Уровень есть оператор: фонемы, морфемы, слова-элементы основных уровней, составляющих структуру языка. Если фонема определима, то лишь как составная часть единицы более высокого уровня – морфемы. Разница между морфемой и словом только в том, что морфема – знак связанной формы, а слово – знак свободной формы. Между фонемами, морфемами и словами как элементами своих уровней существуют дистрибутивные отношения, а между разными уровнями – интегративные. Это порождает две функции – конститутивную и интегративную, создающие форму и содержание единицы. Формой языковой единицы является ее способность разлагаться на конститутивные элементы низшего уровня, а значением – способность быть составной частью единицы высшего уровня. Такое понимание языковой структуры допускает только одно направление анализа – от низшего уровня к высшему, от форм к содержанию. Проблема взаимодействия уровней отодвигается на второй план, а самому понятию уровня придается операционалистический смысл. Морфема считается основным знаком языка, благодаря чему признается как его низший уровень, а слово – как высший.

Язык есть по преимуществу система слов, связанных друг с другом и структурно организованных. Лексико–семантические и лексико–грамматические разряды слов, с которыми непосредственно связаны правила словообразования и словоизложения, формулы построения словосочетаний и предложений, системы парадигм и полей – вот что образует систему систем языка, а правила выбора и употребления слов реализуют систему языка в речевой деятельности говорящих.

Слово как основная структурная единица имеет многоярусное строение. Связь между единицами и категориями всех ярусов осуществляется через слово как единицу, принадлежащую той или иной части речи.

В истории лингвистики проблема частей речи всегда занимала центральное место. Учеными разных направлений и школ решалась она неоднозначно, но все пытались привязать части речи по преимуществу к какому – то одному ярусу языка и объяснить типами отражения в языке категорий мышления. Очень распространенными являются теории, которые относят части речи к морфологическим или синтаксическим классам слов: менее распространены попытки связать части речи с фонетикой и морфемикой слова.

Любое слово принадлежит той или иной части речи, независимо от того, относится оно к ядерным или периферийным единицам данной части речи. Слово потенциально представляет часть речи, в разной степени выражая ее свойства. Таким образом, слово связывает конкретную лексему с особенностями структуры языка; оно объединяет материальную и идеальную стороны языков знаков, полузнаков и сигналов. Слову свойственны разные типы значений, причем каждый тип в подавляющем количестве слов представлен не одним, а несколькими значениями. Так слову свойственны значения: лексическое, морфологическое, словообразовательное и синтаксическое. Связывая эти значения в одной единице, слово объединяет все ярусы языка.

Характеристика промежуточных ярусов

Промежуточными ярусами являются: морфологический, словообразовательный, фразеологический.

Морфонологический ярус возникает на стыке фонем и морфем. Еще представители Казанской лингвистической школы обратили внимание на необходимость различения фонетических изменений и чередований, на связь фонем и морфем языка.

Морфология изучает чередование гласных и согласных, а также ударения и сочетания фонем в составе морфемы и слова. Так, чередования фонем (к/ч) в словах река-речной, не связаны с фонетическими изменениями, а обусловлены единством морфемы. В то же время фонологическое различие помогает опознанию вариантов морфемы, словоформы и лексемы [ход - (ить) - ходь - (ба) - хожд - (ение)].

Морфологическую функцию может нести и ударение. Так, в русском языке ударения характеризуют разновидности именных и глагольных парадигм, различают словоформы и слова (замок - замок).

Своеобразие словообразования как промежуточного яруса языка состоит в том, что морфемы и их категории (производящие основы, словообразовательные модели), воспроизводящие основы, словообразовательные модели), воспроизводя морфемы и морфологические категории, порождают номинативные единицы языка - слова, которыеобладают лексическим значением, независимо от того, сохраняются ли они как словообразовательно мотивированные единицы или утрачивают эту мотивированность. Более того, словообразовательное и лексическое значения слова не совпадают. Номинативные единицы языка возникают не только словообразовательно-морфологическим путем, но и на своей собственной основе - путем изменения лексического значения и освоения заимствованных лексем, например, в результате интеграции двух или нескольких лексем (первый блин комом, точить лясы, Черное море). Хотя такие единицы построены по моделям словосочетаний и сохраняют раздельнооформленность, они воспроизводятся как однаноминативная единица. Среди аналитических номинативных единиц выделяются прежде всего фразеологические единицы (фразеологизмы, идиомы, устойчивые фразы) и составные наименования.

Фразеологические единицы и составные термины, не являясь особым типом единиц, образуют промежуточный ярус языка между лексемами, образуют промежуточный ярус языка между лексемами и их сочетаниями. Возникая на базе словосочетания фразеологические единицы и составные термины относятся к синтагматике и синтаксису, но по условиям функционирования в качестве номинативных единиц могут быть причислены к своеобразной прослойке лексико-семантической системы языка.

Фонетико-фонологический ярус изучает звуковой строй языка, который состоит из звуков речи, правил сочетания их в речевом потоке и фонетических категорий. Звуки речи характеризуются артикуляционными, акустическими и фонологическими свойствами.

Артикуляционные характеристики звуков речи связывают звуковой строй языка с физиологическими возможностями и навыками говорящих, и, следовательно, с обществом, так как артикуляционная база языка есть явление социально-психологическое. Звуковая система языка располагает двумя основными категориями - гласными си согласными. Они отличаются друг от друга артикулированием, структурой и функцией-ролью в образовании слога и морфемы; гласные являются слогообразующими звуками, согласные выполняют только морфеморазличительную функцию. Фонемы как сигналы языка различают морфемы и слова, имеют внутреннюю организацию, обеспечивающую им выполнение их функции и употребление в речевом потоке. Различаются два типа организации звуков языка:

а) фонологические оппозиции и дистрибутивные классы фонем;

б) позиционные изменения звуков, их слоговая структура.

Изменения звуков в потоке речи нашли отражение в учении о комбинаторных и позиционных изменениях, в фонетике конца и начала слова, в фонетических явлениях на стыке морфем, а также в сегментации и классификации фонем, предложенных дескриптивной фонемикой.

Морфологический ярус языка охватывает два типа единиц: морфему и словоформу. Если морфема – мельчайшая значимая единица языка, то морфемами являются не только аффиксы и корни, но и служебные слова. Рассматривая морфему как двустороннюю единицу, т.е. как структурный знак в ней выделяют материальную и идеальную стороны. Материальной стороной являются фонетические варианты. Например, в словах вода, тетя, юноша, папа звуки [а], ["^], [а], [а] являются фонетическими вариантами одной и той же морфемы. С другой стороны, каждая морфема и каждый ее вариант обладает совокупностью грамматических значений. Так, флексия -а (в слове вода) имеет три значения (семы): ж.р., ед.ч., им.п., т.е. идеальной стороной являются семы (значения). Морфемы подразделяются на два класса: знаменательные морфемы (корни) и служебные (аффиксы).

Понятие формы слова было введено в морфологическую теорию представителями Московской лингвистической школы. Словоформа – важнейшая единица морфологического строя флективных и агглютинативных языков, т.е. языков, имеющих аффиксы. Словоформа – это первичное членение слова, распадение слова на постоянную часть – основу и переменную флексию. Основа выражает лексическое и общее грамматическое значения, окончание – частные грамматические значения. Например, формы слов сижу, вазу распадаются на основы сиж- и ваз- и флексии -у, и -у; глагольная основа выражает значение настоящего времени, именная – значение предметности, флексия -у - значение 1 лица, ед.ч., флексия -у – значение вин.п., ед.ч.

Второе членение слова – это выделение в нем производящей основы и словообразующего аффикса. Например, в словах конфетница и пересказать выделяются основы конфет- и сказа-, от которых они образовались прибавлением суффикса -ниц- и префикса пере-. Блоки морфем, образующих производные основы и сложные аффиксы, - такая же реальность морфемо-морфологического яруса, как и сами морфемы, из которых они диахронически и исторически возникли.

Синтаксический ярус языка, как и морфологический, имеют единицы двух типов – словосочетание и предложение. Между ними имеется определенная зависимость: словосочетания, как и словоформы, являются конструктивным материалом для построения предложений по их собственным образцам. Как морфологической структуре слова, так и членение модели предложения на словосочетания, использованные в предложении, не тождественно синтаксической структуре предложения: предложение делится не только на словосочетания, но и на члены предложения и синтагмы.

Словосочетание как синтаксический образец состоит из формы слова, объединенных на основе синтаксической связи и синтаксического значения. Так, словосочетание слово учителя представляет собой сочетание именительного и родительного падежей имени существительного, находящихся в подчинительной связи управления и выражающих атрибтино-субъектные отношения: если по форме связи «управляет» именительный падеж, то по семантике отношения «управляет» существительное в родительном падеже.

Семиотика как наука и дисциплина. Происхождение семиотики. (18 баллов)

СЕМИОТИЧЕСКИЕ ШКОЛЫ И НАПРАВЛЕНИЯ Семиотика – это наука, изучающая строение и функционирование знаковых систем.

Идея создания науки о знаках возникла почти одновременно и независимо у нескольких ученых. Основателем семиотики считается американский логик, философ и естествоиспытатель Ч.Пирс (1839–1914), который и предложил ее название. Пирс дал определение знака, первоначальную классификацию знаков (индексы, иконы, символы), установил задачи и рамки новой науки.

Несколько позднее швейцарский лингвист Ф. де Соссюр (1857–1913) сформулировал основы семиологии, или науки о знаках. Знаменитый Курс общей лингвистики (курс лекций) был издан его учениками уже после смерти ученого в 1916. Термин «семиология» и сейчас используется в некоторых традициях (прежде всего французской) как синоним семиотики.

Школы и направления семиотики во второй половине 20 в. можно определять по доминирующему объекту исследования, по территориальному признаку (часто объединяющему сторонников одного метода) и по теоретическому кредо исследователей одной школы. Можно говорить о следующих относительно автономных семиотических направлениях: французская школа семиотики и структурализма; семиотическое направление Умберто Эко; Тартуская семиотическая школа; Московская семиотическая школа; Польская семиотическая школа; школа Рурского университета г.Бохума; семиотические работы российских ученых, не объединенных в группы и направления.

К началу 1960-х годов в Москве сформировалась группа исследователей, пришедших к семиотике разными путями: от структурной лингвистики и автоматического перевода, от компаративистики, общего языкознания. Часть из них стала сотрудниками сектора структурной типологии Института славяноведения Академии наук СССР, которым с 1960 по 1963 год руководил В.Н.Топоров, с 1963 по 1989 год – В.В.Иванов. Именно они стали идеологами той семиотической ветви, которая впоследствии получила имя Московской семиотической школы. В эту группу вошли сотрудники сектора – А.А.Зализняк, И.И.Ревзин, Т.Н.Молошная, Т.М.Николаева, Т.В.Цивьян, З.М.Волоцкая и др.

С точки зрения семиотики основной структурной единицей языка культуры являются знаковые системы.

Семиотика разделяется на три основных области: синтактику (или синтаксис), семантику и прагматику. Синтактика изучает отношения между знаками и их составляющими (речь идет в первую очередь об означающих). Семантика изучает отношение между означающим и означаемым. Прагматика изучает отношение между знаком и его пользователями.

Предмет и задачи семиотики. Место семиотики в кругу других наук. (18 баллов)

Предмет семиотики - это любые знаковые системы. В основе семиотики лежит понятие знака, понимаемого по-разному в различных традициях. В логико-философской традиции, восходящей к Ч. Моррису и Р. Карнапу, знак понимается как некий материальный носитель, представляющий другую сущность (в частном, но наиболее важном случае - информацию). В лингвистической традиции, восходящей к Ф. де Соссюру и позднейшим работам Л. Ельм - слева, знаком называется двусторонняя сущность. В этом случае вслед за Соссюром материальный носитель называется означающим, а то, что он представляет, - означаемым знака. Синонимом "означающего" являются термины "форма" и "план выражения", а в качестве синонимов "означаемого" используются также термины "содержание", "план содержания", "значение" и иногда "смысл".

В жизни всех живых существ – и человека, и животных – знаки имеют огромное значение, на них базируется вся человеческая деятельность и многие формы поведения животных. Именно поэтому многие науки имеют дело со знаками – это и лингвистика, и психология, и математика, и кибернетика и т. д.

А знаковая функция рекламы в современном мире связана с налаживанием эффективной рекламной деятельности и ее воздействием на потребителя. При этом ни одна из названных и других областей не охватывает общую, целостную проблему знака в отвлечении от его конкретных, свойственных данной науке, свойств.

Последняя задача – исследование знака как такового – как раз и является делом семиотики. Семиотика дает определение знака как такового, классифицирует знаки, группирует их по определенным критериям, приводит знаковые ситуации и случаи использования знаков. Но все это становится возможным лишь потому, что семиотика владеет знаниями о частных, конкретных науках, в которых описываются конкретные знаковые ситуации и конкретные приемы использования знаков. Данные отдельных частных наук – база для применения семиотики. Но, объединив все данные отдельных наук, семиотика выводит и формулирует общие положения и законы, связанные со знаками.

В гуманитарных науках семиотика имеет главным образом методологическое и инструментальное значение: это система понятий и исследовательских принципов, доказавших свою результативность при изучении разных информационных процессов и их знаковых реализаций. У семиотики нет объекта, который бы не рассматривался в других областях знаний. Специфика семиотики состоит не в особой предметной области интересов, но в особом, именно семиотическом, взгляде на объекты разных гуманитарных наук.

Теория и модели.

Чарлз Сандерс Пирс (1837–1914) был логиком; его работы по семиотике стали известны уже в 1930-е годы. Пирсу принадлежит разделение семиотических знаков на индексы (знаки непосредственно указывающие на объект), иконы, или иконические знаки (знаки с планом выражения, сходным с феноменом изображаемой действительности) и символы (знаки с планом выражения, не соотносящимся с обозначаемым объектом). Пирс различал экстенсионал, т.е. широту охвата понятия (множества объектов, к которым применимо данное понятие), и интенсионал, т.е. глубину содержания понятия.

Судьба Фердинанда де Соссюра (1857–1913) сходна с судьбой Пирса – оба жили в одно время, их труды получили признание после смерти. Одно из основных положений семиотической теории Соссюра – трактовка знака как двусторонней психической сущности: понятие + акустический образ. Знак становится таковым, когда он занимает определенное место в системе противопоставлений. Второе важное положение в этой теории – идея произвольности, или немотивированности, языкового знака (имеется в виду, что между понятием и акустическим обликом обозначающего его слова нет никакой естественной связи, что доказывается самим фактом существования различных языков, по-разному называющих одни и те же вещи). Соссюр ввел в семиотику (которую он называл “семиологией”) различение синхронии и диахронии, различение langue (языка как системы) и parole (речевой деятельности). Существенным и “лозунговым” на многие поколения явился тезис де Соссюра об автономном существовании языка: “единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя”.

Чарльз Уильям Моррис (1901–1978) включил семиотику в энциклопедию знаний в 1938. Признавая, что характерной чертой человеческого интеллекта является порождение знаков, Моррис говорит о том, что семиотика призвана решить задачу унификации наук. Он различает семиотику как совокупность знаков (и науку о них) и процесс, в котором нечто функционирует как знак, – процесс семиозиса. Моррису принадлежит общепринятое теперь подразделение измерений семиозиса на отношение знаков к их объектам (семантика), на отношение знаков к их пользователям, или интерпретаторам (прагматика) и на отношение знаков друг к другу (синтаксис).

Модель Романа Якобсона

В послереволюционные годы он переехал в Прагу, а затем в США, где работал профессором Массачусетского технологического института. В своей работе "Лингвистика и поэтика" он представил речевую коммуникацию в виде следующих шести факторов, каждому из которых соответствует особая функция языка:

Эмотивная (экспрессивная) функция связана с адресантом и имеет целью выражение его отношения к тому, что он говорит. В языке, как правило, одно и то же содержание даже интонационно мы можем оформить так, чтобы было понятно наше одобрение, осуждение и т.д. Р. Якобсон приводит пример, что актер Московского художественного театра в качестве эксперимента произносил фразу "Сегодня вечером" с помощью сорока различных интонаций. И что самое важное - эти интонации однозначно считывались аудиторией.

Конативная функция это звательный падеж и повелительное наклонение. Она выражает непосредственное воздействие на собеседника.

Фатинеская функция Это разговоры о погоде, разговоры во время празднования дня рождения, где самым важным становится не новизна информации, а процесс поддержания контакта. Мы часто проверяем контакт словами "Ты слушаешь?"

Метаязыковая функция связана с кодом: не зная слова, мы можем спросить о его значении и получить ответ. Ответ может быть дан описательно, с помощью других слов, а может и просто с помощью показа предмета.

Поэтическая функция направлена на сообщение. Это центральная функция для словесного искусства, для которого характерно большее внимание к форме, чем к содержанию сообщения. Наша бытовая речь более сориентирована на содержание.

Референтивная (денотативная, когнитивная) функция сориентирована на контекст и представляет собой отсылку на объект, о котором идет речь в сообщении.

Р. Якобсон существенным образом дополнил и развил деление знаков на типы, предложенное Ч. Пирсом. Если знаки у Пирса - иконы, индексы и символы - стоят раздельно друг от друга, то Якобсон считал, что все знаки обладают общими чертами, различие состоит в преобладании одной характеристики над другими.

Модель Юрия Лотмана

Юрий Лотман еще при жизни заслужил признание современников, а после его смерти эстонский президент сказал, что Эстонию знают в мире как страну, где работал профессор Лотман. Это связано с тем, что практически все труды Ю. Лотмана переводились и издавались на разных языках. В советское время Ю. Лотман был движущим механизмом тартуско-московской семиотической школы, становлению которой помогали печатаемые в Тарту труды по семиотике и проводимые там же конференции.

Ю. Лотман считал, что в действительности у говорящего и слушающего не может быть абсолютно одинаковых кодов, как не может быть и одинакового объема памяти. "Язык - это код плюс его история", - исправлял Р. Якобсона Юрий Лотман. При полном подобии говорящего и слушающего исчезает потребность в коммуникации вообще: им не о чем будет говорить. Единственное, что остается - это передача команд. То есть для коммуникации изначально требуется неэквивалентность говорящего и слушающего.

О самой коммуникации Ю. Лотман говорит как о переводе текста с языка моего "я" на язык твоего "ты". "Самая возможность такого перевода обусловлена тем, что коды обоих участников коммуникации, хотя и не тождественны, но образуют пересекающиеся множества".

Феномен чтения уже известного текста приводит Ю. Лотмана к формулировке двух возможных типов получения информации. Например, записка и платок с узелком. Если в первом случае сообщение заключено в тексте и может быть оттуда изъято, то во втором случае сообщение нельзя извлечь из текста, который играет чисто мнемоническую роль.

"Можно рассматривать два случая увеличения информации, которой владеет какой-либо индивид или коллектив. Один - получение извне. В этом случае информация вырабатывается где-то на стороне и в константном объеме передается получателю. Второй - строится иначе: извне получается лишь определенная часть информации, которая играет роль возбудителя, вызывающего возрастание информации внутри сознания получателя".

Именно так читал человек прошлого, у которого могла быть только одна книга, но чтение которой все равно могло обогащать его новым знанием. Современный человек, читая книгу одна за другой, механически "складывает" их в памяти.

Модель Умберто Эко

Итальянский семиотик Умберто Эко известен также своими романами-бестселлерами, среди которых наибольшее признание получил роман "Имя розы".

У. Эко сделал важное замечание по поводу привычно признанной определяющей роли лингвистики в семиотическом анализе: "далеко не все коммуникативные феномены можно объяснить с помощью лингвистических категорий". Это замечание отдаляет его от тартуско-московской школы, в рамках которой интуитивно признавалась базисность лингвистики.

В то же время в качестве наиболее интересного для семиотики объекта У. Эко называет точки возникновения лжи. А это явно вновь возвращает нас к естественному языку. Хотя действительно ложью с точки зрения нормы должны быть признаны и литература, и искусство, поскольку они описывают то, чего никогда не было. А это и есть наиболее привычные объекты для семиотического анализа.

У. Эко трактует иконический знак как континуум, в котором невозможно вычленить дискретные смыслоразличительные элементы, подобные существующим в естественном языке. У. Эко ставит это известное наблюдение в систему, объясняющую различие визуальной коммуникации.

"Знаки рисунка не являются единицами членения, они значат только в контексте (точка, вписанная в миндалевидную форму, значит, зрачок) и не значат сами по себе, они не образуют системы жестких различий, внутри которой точка обретает собственное значение, будучи противопоставленной прямой или кругу" .

В естественном языке значение оказывается заданным заранее, в визуальном оно вырабатывается по мере получения сообщения.

Иконический знак, обладающий сходством с изображаемым предметом, берет не все его характеристики. такой пример: художник тринадцатого века рисует льва в соответствии с требованиями тогдашних иконических кодов, а не исходя из реальности. Визуальный знак должен обладать следующими типами характеристик: а) оптическими (видимыми), б) онтологическими (предполагаемыми), в) условными. Под последними У. Эко понимает иконографические коды того времени.

У. Эко предлагает следующую модель коммуникации

Это стандартная прикладная модель, которая усилена понятием лексикодов или вторичных кодов, под которыми У. Эко понимает разного рода дополнительные коннотативные значения, которые известны не всем, а только части аудитории.

Анализируя раннее христианство, У. Эко подчеркивал, что для воздействия приходилось изобретать притчи и символы, чего не может сделать чистая теория . Иисус, например, символизировался с помощью изображения рыбы.

Профессор Умберто Эко посвятил отдельное исследование коммуникации в рамках массовой культуры. Его основной постулат состоит в том, что при рассмотрении текстов массовой культуры они написаны одновременно как автором, так и читателем . Он анализирует при этом супермена, шпионские романы Я. Флеминга, "Парижские тайны" Эжена Сю. Здесь вновь возникает идея литературы как коллажа, как китча.

Коммуникативный акт и его структура. Проксемика как наука о коммуникативном пространстве. (18 баллов)

В современной лингвистике термин «коммуникативный акт» понимается довольно широко: от обмена текстами, произнесенными устно или представленными письменно, до ролевой ситуации, в которой роли регламентированы социальной и национально-культурной средой, регулирующей с помощью языковых и неязыковых стереотипов иерархию мотивов и личностных смыслов коммуникантов.

Проксемика - это наука о коммуникативном пространстве, это наука о том, как человек мыслит коммуникативное пространство, как его обживает и использует. Предметом проксемики является невербальная концептуализация и культурная организация пространства, изучение способов восприятия, организации и использования пространства людьми во время коммуникации.

Понятие знака. Компоненты знака. Форма, смысл, синтактика и прагматика знака. (18 баллов)

Знак - это материальный предмет (явление, событие), объективно заменяющий некоторый другой предмет, свойство или отношение и используемый для приобретения, хранения, переработки и передачи сообщений (информации, знаний). Выделяют шесть типов знаков и знаковых систем: естественные, функциональные, иконические, конвенциальные, вербальные, системы записи.

Под естественными знакомы понимаются вещи и явления природы в том случае, когда они указывают на какие-то иные предметы или явления и рассматриваются в качестве носителя информации о них. Естественные знаки - это знаки-признаки, например дым - знак огня. Чтобы понимать естественные знаки, нужно знать, признаком чего они являются, и уметь извлекать содержащуюся в них информацию.

СЕМИОЗИС - процесс порождения и функционирования знаков. Этот термин впервые был использован, по-видимому, греч. врачом Галеном из Пергама (139-199 гг. н.э.), который называл С. интерпретацию симптомов болезни. Античные авторы включали в С. три компонента; 1) то, что выступает как знак; 2) то, на что указывает знак; 3) воздействие, которое знак оказывает на человека (т.е. способ интерпретации).

Синтактика изучает объективные законы устройства знаковых систем.

Ее задачей является описание запаса правильно построенных текстов (составных знаков) для различных классов знаковых систем. В идеале она должна описывать все допустимые тексты.

Семантика изучает законы смысла.

Центральным понятием семантики является понятие значения, или смысла. Обычно для разъяснения структуры языкового значения используется "семантический угольник": знак (слово) - денотат (предмет) - понятие. В значении слова находит свое обобщенное отражение определенный предмет, "фрагмент" действительности: слово является названием не отдельного предмета, а целого класса предметов. Предметы и явления действительности отражаются в сознании человека в виде логических понятий. Таким образом, значение есть соотнесенность знака (слова) с определенным понятием.

В семантическом треугольнике обязательными компонентами являются "знак" и "понятие", а "денотат" может отсутствовать.

Например, все люди знают различных сказочных персонажей: Бабу Ягу, Кощея Бессмертного, Красную Шапочку и др. - и могут приблизительно описать их и дать им некоторую характеристику. Следовательно, знак и понятие существуют. А вот денотата - самого персонажа - не существует.

Прагматика - раздел семиотики, посвященный рассмотрению и изучению отношения субъектов, воспринимающих и использующих какую-либо знаковую систему (ее "интерпретаторов"), к самой знаковой системе.

Основоположником прагматики считают Ч. Пирса, в дальнейшем существенный вклад в нее внесли Ч. Моррис (которому принадлежит термин "прагматика") и другие ученые.

прагматика изучает свойства и отношения какой-либо знаковой системы невыразимыми средствами самой этой знаковой системы.

При объяснении понятия "прагматика" в качестве простейшего примера знаковой системы часто приводят систему дорожной сигнализации - светофор. Эта система имеет три знака: красный, обозначающий "остановиться", зеленый - "можно ехать" и желтый - "приготовиться к движению (или остановке)".

Виды знаков. Основные противопоставления в системе знаков. Классификации знаков. (читай про семиотиков) (18 баллов)

Под естественными знакомы понимаются веши и явления природы в том случае, когда они указывают на какие-то иные предметы или явления и рассматриваются в качестве носителя информации о них. Естественные знаки - это знаки-признаки, например дым - знак огня. Чтобы понимать естественные знаки, нужно знать, признаком чего они являются, и уметь извлекать содержащуюся в них информацию.

Функциональные знаки - это вещи и явления, имеющие непосредственное прагматическое предназначение, а знаками они становятся, потому что включены в человеческую деятельность и несут информацию о ней. Это тоже знаки-признаки, например производственная техника, поскольку любой механизм или деталь может выступать как знак, содержащий информацию обо всей технической системе, элементом которой он является, например действия учителя, водящего пальцем по списку учеников в журнале, становятся знаком начинающегося опроса. Функциональные знаки нередко имеют вторичные значения, приписываемые им по аналогии, что особенно хорошо видно в суевериях: подкова - к счастью, женщина с пустыми ведрами - к несчастью и т.д.

Иконические знаки - знаки-образы, внешний вид которых отражает облик обозначаемых ими вещей. Как правило, они создаются искусственно, хотя изредка могут использоваться естественные объекты, если они похожи на предмет, который им хотят обозначить. Так, в музыке имитируются гром, морские волны и т.п.; в этом случае знаки схожи с обозначаемыми предметами по материалу. Художественные образы, созданные писателями, художниками или скульпторами, очень точно описывают людей, животных или события, хотя они в большей или меньшей степени условны.

Конвенциональные (условные) знаки - искусственно созданные знаки, которым люди договорились приписывать определенное значение. Они могут быть совсем не похожи предмет, который обозначают (хотя это и не исключено), например школьный звонок. красный крест на машине «скорой иомоши», «зебра» на пешеходном переходе и др. Существует три основных вида конвенциональных знаков - сигналы, индексы и символы.

Сигналы - знаки извещения или предупреждения, например цвета светофора.

Индексы - условные обозначения предметов или ситуаций, имеющие компактный вид и применяемые для того, чтобы выделить эти предметы и ситуации из ряда других. Иногда (но необязательно) их стараются подбирать так, чтобы их внешний вид подсказывал, что они обозначают, например показания приборов, условные значки в схемах, на графиках и т.д.

Символы - знаки, не только указывающие на некоторый объект, но и несущие в себе добавочный смысл. Если значения любых других знаков относятся либо к вещам и предметам реального физического мира, либо к явлениям психической и духовной жизни, то значения символов указывают на значимость, ценность этих явлений как для отдельного человека, так для малых и больших групп людей, народов, государства, человечества в целом. Примерами символов являются государственные гербы, флаги, гимны - символические знаки достоинства государств.

Понятие знакового процесса (семиозиса). Типы семиозиса. (18 баллов)

СЕМИОЗИС - процесс порождения и функционирования знаков. Ввел моррис

Частным случаем семиозиса является речевое общение (или речевой акт), а частным случаем кода – естественный язык. Тогда отправитель называется говорящим, получатель – слушающим, или также адресатом, а знаки – языковыми знаками. Код (и язык в том числе) представляет собой систему, которая включает структуру знаков и правила ее функционирования.

Каждый из участников любой знаковой коммуникации чаще всего участвует в каждый момент времени только одной своей половиной: либо воспроизводит знаки, либо воспринимает их. Соответственно этому целесообразно выделить два частных вида семиозиса, в каждом из которых участвуют разные половинки интерпретаторов (участников коммуникации).

Означивание (семиотизация) как превращение вещи в знак. Знаки в жизни, культуре и языке. (18 баллов)

ОЗНАЧИВАНИЕ - базовое понятие фиксирующее процессуальность обретения текстом смысла, который исходно не является ни заданным, ни данным.

Принципиальное отличие символа от мифа, заключается в том, что миф – это всегда сюжет, это всегда некое внешнее оформление концепции бытия. Символ же надсюжетен и гораздо более размыт, расплывчат, но он может вбирать в себя сюжеты.

Мифотворчество возможно и сегодня, но лишь как игра воображения, а не как абсолютная реальность, миф архаичен, символ же еще работает в нашей культуре, символ – это обновление мифа на современном уровне состояния цивилизации.

Объединение знаков в системы. Понятие семиотической системы. Внутреннее строение знаковой системы. (18 баллов)

Отношения, которые существуют между знаками в знаковой системе, называются парадигматическими. Среди важнейших парадигматических отношений – синонимия, омонимия и др.

Наряду с парадигматическими отношениями между знаками существует и другой тип отношений – синтагматические. Синтагматическими называются отношения между знаками, возникающие в процессе их комбинирования. Именно синтагматические отношения обеспечивают существование текста – результата действия знаковой системы в процессе коммуникации.

Парадигматические отношения (отношения в знаковой системе). Основные виды парадигматических отношений. (18 баллов)

Составляющие языковую систему знаки входят друг с другом в отношения двоякого рода. Это отношения смежности, следования, сочетаемости – синтагматические отношения. Или отношения сходства, взаимозаменяемости, противопоставления – парадигматические отношения.

Разграничение проводится путем парадигматического противопоставления (по сходству или различию содержания) или путем синтагматического контраста в линейном ряду, при их сочетаемости. В линейном ряду, а чаще и тем и другим вместе взятым. Сравните: дом ремонтируется (здание), содержать дом в чистоте (жилище), друзья дома, хозяин дома (семья), обрести дом (родное жилище),весь дом заговорил (жильцы дома).

Представить парадигматические и синтагматические отношения между словами можно в виде двух пересекающихся осей: горизонтальной (сочетаемость) и вертикальной (смысловое сходство):

Синтагматические и парадигматические отношения – максимально широкие, всеобъемлющие категории языка. Под них подводятся все остальные виды отношений между единицами, Так синонимия и антонимия, склонение существительного, изменение прилагательного по родам представляют собой частный случай парадигматических отношений, а согласование прилагательного и существительного есть реализация синтагматических связей. Каждое слово у человека, владеющего языком, вызывает целую цепочку ассоциативных связей, т. е. слово одновременно в нашем сознании функционирует во множестве парадигматических и синтагматических отношений.

Семио- и лингвогенез. Генетический код как первая семиотическая система. (18 баллов)

Семиогенез – одно из важнейших понятий семиотики. Понятие семиогенеза трактуется и разрабатывается в двух значениях – в широком и в узком. В первом случае оно связывается с естественной сферой бытия и призвано характеризовать переход от форм животного сигнала к собственно семиотическим формам (символу и знаку), в которых реализуется деятельность человеческого сознания. Во втором случае семиогенез непосредственно ограничивается сознательной сферой жизни человека, которая в совокупном понимании трактуется также как сфера культурной деятельности, где доминирующая роль принадлежит символу – как форме, с которой связывается любое материальное воплощение культуры, и универсальному носителю культурной памяти. В таком контексте семиогенез непосредственно рассматривается как эволюция символа в культуре.

Генетический код можно уподобить тексту, написанному на языке, алфавит которого содержит только четыре буквы; А, Т, Г и Ц. Синтаксические правила этого языка допускают лишь определенные комбинации этих букв при образовании четырехбуквенных «слов». Последовательность таких слов образует текст сообщения о всех свойствах организма, то есть его генетический код.

Генетический код – свойственная живым организмам единая система «записи» наследственной информации в молекулах нуклеиновых кислот в виде последовательности нуклеотидов. Генетический код считается первой семиотической системой.

Семиогенез и эволюция. Проблема происхождения языка человека. (18 баллов)

Какой же характер носили первые звуковые высказывания первобытного человека? Что касается их содержания, то почти с полной уверенностью можно охарактеризовать их как требование действия, как призыв о помощи, а не как описание фактов. Если бы первые высказывания первобытного человека выразить с помощью нашего, развитого языка, они обязательно содержали бы глаголы в повелительном наклонении («дай!», «неси!», «ломай!»)

Текст. Связность текста. Виды текстов. Знаки в тексте. Употребление знаков в тексте. (18 баллов)

Язык окружает человека в жизни, сопровождает его во всех его делах, хочет он того или не хочет, присутствует во всех его мыслях, участвует в его планах. Владеть родным языком, пользоваться речью кажется нам настолько же естественным и безусловным, как, скажем, умение хмурить брови или подниматься по лестнице. А между тем язык не возникает у человека сам по себе, это продукт подражания и обучения. Современный человек как биологический вид называется по-латыни Homo sapiens, то есть человек разумный. Но хомо сапиенс есть одновременно Homo loquens (хомо локвенс) – человек говорящий. Для нас это означает, что язык – не просто «удобство», которое придумало для облегчения своей жизни разумное существо, но обязательное условие его существования. Язык – составная часть внутреннего мира человека, его духовной культуры, это опора для умственных действий, одна из основ мыслительных связей (ассоциаций), подспорье для памяти и т.д. Трудно переоценить роль языка в истории цивилизации. Можно вспомнить по этому поводу известный афоризм немецкого философа-экзистенциалиста Мартина Хайдеггера: «Язык создает человека» – или повторить вслед за российским ученым Михаилом Бахтиным: «Язык, слово – это почти все в человеческой жизни».

Синтагматические отношения (отношения между знаками в тексте). Правила комбинирования знаков. (18 баллов)

Поскольку синтагматические отношения наблюдаются на всех уровнях строения языка, в современном языкознании, в зависимости от выбранных единиц анализа, говорят о синтагматике как части соответствующей уровневой дисциплины и выделяют синтагматику фонетическую, фонологическую, морфологическую, лексическую и т. п.

Выделение синтагматических отношений связывают обычно с именем Ф. де Соссюра. По мнению де Соссюра, из двух типов отношений, определяющих систему языка и его состояние в каждый момент его существования, - синтагматических и парадигматических - первые непосредственно наблюдаемы и основаны на линейном характере речи и свойстве её протяжённости, однонаправленности, последо­ва­тель­но­сти. Благодаря этому элементы, следуя один за другим, образуют определённую языковую цепочку, последовательность - синтагму, внутри которой состав­ля­ю­щие её элементы вступают в синтагма­ти­че­ские отношения. Они характеризуют связи следующих друг за другом единиц и определяются их контрастом; языковой элемент может поэтому противо­по­став­лять­ся либо предшествующему, либо следующему за ним, либо и тому и другому одновременно. Для выявления этих отношений разрабатываются специальные процедуры сегментации, или члене­ния текста (речи), позволяющие отличить и отделить одну единицу от другой на основании свойства ее повторяемости и контраста с соседними единицами. Поскольку почти все языковые единицы находятся в зависимости либо от того, что их окружает в потоке речи, либо от тех частей, из которых они состоят сами, развитие процедур синтагма­ти­че­ско­го анализа идёт по двум разным линиям: с первым свойством связаны методика валентностного анализа (см. Валентность) и - шире - свойства сочетаемости языковых единиц, со вторым - понятия и методика дистрибутивного анализа.

Все знаки в таких системах взаимозависимы.

Структура системы знаковой информации зависит от состава и сложности сообщений, которые должны быть в ней закодированы. Иерархия в этой системе выглядит следующим образом: знак (3) как заместитель определенного предмета или явления, знаковая система (ЗС) как заместитель определенной совокупности предметов и носитель информации о системе обозначаемых предметов, знаковая модель (ЗМ) как совокупность нескольких знаковых систем, используемых для кодирования сложных сообщений.

В знаковой ситуации находят отражение знаковые отношения, которые возникают в деятельности человека. Эти знаковые отношения реализуются через основные функции, которые знаки и ЗС выполняют в деятельности человека

Свойства знаковых систем. Правила употребления и взаимодействия знаковых систем. (18 баллов)

Специфика языка как знаковой системы

Для структурной лингвистики, допускающей возможность описания языка как имманентной, замкнутой в себе системы, принципиально важное значение имеют следующие свойства языкового знака:

его дифференциальная природа, делающая каждый языковой знак достаточно автономной сущностью и не позволяющая ему в принципе смешиваться с другими знаками того же языка; это же положение распространяется и на незнаковые элементы языка (образующие план выражения знаков фонемы, силлабемы, просодемы; образующие план содержания знаков значения / семантемы);

вытекающая из парадигматических противопоставлений между знаками возможность отсутствия у знака материального означающего (т.е. существование в рамках определённой парадигмы языкового знака с нулевым экспонентом);

двухсторонний характер языкового знака (в соответствии с учением Ф. де Соссюра), что побуждает говорить о наличии того или иного языкового значения только при наличии регулярного способа его выражения (т.е. устойчивого, стереотипного, регулярно воспроизводимого в речи экспонента), а также о наличии у того или иного экспонента стереотипного означаемого;

случайный, условный характер связи означаемого и означающего;

чрезвычайная устойчивость во времени и вместе с тем возможность изменения либо означающего, либо означаемого.

Можно языковые знаки разбить на классы знаков полных, т.е. коммуникативно завершённых,

самодостаточных (тексты, высказывания), и знаков частичных, т.е. коммуникативно несамодостаточных

(слова, морфемы). Языкознание традиционно концентрировало внимание на знаках назывных (словах). Новейшая семиотика сосредоточивает своё внимание на высказывании как полном знаке, с которым соотносится не отдельный элемент опыта, а некая целостная ситуация, положение дел.

Параллельное сосуществование знаков разных систем в коммуникативном акте и тексте. (18 баллов)

Перевод и транслитерация. Вторичное использование знаков. (18 баллов)

Транслит (сокращенно от «транслитерация») - это метод написания нелатинского текста или слов, латинскими буквами. Транслитерацией часто пользуются вместо кириллицы при работе на нерусифицированных системах для ввода названий файлов, а так же для перевода названий или имен из одного языка на другой. Данный онлайн сервис переводит русский текст (кириллица) в транслит, то есть латинский или английский алфавит.

Креолизация. Креолизированные знаковые системы. (18 баллов)

Креолизованный текст - текст, фактура которого состоит из двух разнородных частей: вербальной (языковой/речевой) и невербальной (принадлежащей к другим знаковым системам, нежели естественный язык). Примеры креолизованных текстов - тексты рекламы, комиксы, афиши, плакаты.

Креолизация - это «комбинирование средств разных семиотических систем в комплексе, отвечающем условию текстуальности».

Креолязованные языки – языки, появившиеся от смешения двуж других языков, и устоявшиеся в части общества. Лингва франка – обозначение всех языков. Креолизация языка- его упрощение.

Семиотический шум. Типология коммуникативных неудач. Коммуникативный провал. (18 баллов)

Здесь можно сказать про шум в кино, как в кадре, так и за кадром. (человек идет один, но звук как рота солдат – символ его силы)

коммуникативная неудача

Собеседники имеют разные стереотипы, касающиеся манеры поведения вышестоящих с нижестоящими и наоборот; соответственно, каждый из собеседников может быть шокирован поведением другого. Степень значимости статусных различий будет оценена собеседниками по-разному; соответственно, тот, кто воспримет ее как не очень значимую, совершит неправильный выбор коммуникативных стратегий.

Для представителей коллективистских культур более характерно фокусировать внимание на социальном статусе собеседника; их отношение к собеседнику в значительной мере определяется этим фактором. Ситуационный контекст может, с одной стороны, скорректировать выбор участника в зависимости от степени официальности ситуации, а также может вызывать (или не вызывать) определенную степень искренности в отношениях. С другой стороны, наше отношение к собеседнику зависит от того, делаем ли мы упор на личные качества человека или на ситуационные факторы. Как видим, здесь также возникают зоны риска.

При взаимодействии коллективистских и индивидуалистических культур возможны ошибки и с той, и с другой стороны. Причем, по-видимому, к негативным последствиям может привести именно акцент на личную идентичность в ущерб социальной идентичности собеседника, если он принадлежит к коллективистской культуре.

Коммуникативный провал

неожиданный перлокутивный эффект (см. перлокуция), показывающий, что намерение говорящего (получить информацию, предупредить и т. д.) не достигло своей цели. Это, возможно. например, в ситуации, когда вместо ответа на вопрос звучит не сообщение информации, а встречный вопрос-повтор (Где ты была вчера? - Вчера?).

Язык как знаковая система. Языковые знаки, их строение и функционирование. Языковая структура. Языковая теория. (18 баллов)

Язык как знаковая система

Язык как важнейшая знаковая система отличается от всех остальных вспомогательных (специализированных) знаковых систем.

Языковая знаковая система является всеобъемлющим средством передачи и хранения информации, а также оформления самой мысли, выражения эмоций, оценки и волеизъявления, в то время как специализированные знаковые системы служат для передачи ограниченной информации, перекодировки уже известного.

Структурное значение языкового знака

Значение является семантической функцией языковой единицы, потому что эти единицы, имея свое собственное содержание, образуют внутреннюю форму мысли. Значение языковых единиц не является предметом мысли говорящего, если он не на них направляет свое внимание. Значение языковых единиц абстрагировано от их внеязыковых коррелятов и конкретности, и в этом смысле в языке есть только общее и формальное, но содержательное формальное.

Лексическое и грамматическое значения языкового знака можно рассматривать как содержание языкового знака. Эти значения не совпадают со значением словарной единицы и значением грамматической формы, которые проявляются в одном знаменательном слове.

Лексическое значение отличается от грамматического тем, сто оно привязано к отдельным словам, тогда как грамматическое значение свойственно не какому‑то отдельному слову, а языку в целом: любое лексическое значение может проявляться только через общее значение - групповое лексическое и грамматическое. Грамматическое значение, следовательно, является способом представления лексического значения. Так, понятие черного не может существовать вообще; оно существует лишь как черный (признак), чернота (предметность), чернеть (действие) и т. п.

Грамматические значения как классифицирующие понятия и категориальные семантические свойства языка обязательны для всех говорящих на данном языке;

лексические значения в различной степени используются говорящими - в зависимости от наличия специальных знаний, знакомства со словарным составом языка и владения стилистическими ресурсами языка. Вариантность лексических значений, их синонимичность значительно шире и разнообразнее, чем вариантность и синонимичность грамматических значений.

Деление языковых значений на лексические и грамматические предполагает их взаимосвязь, наличие переходных случаев и дальнейшее уточнение. Необходимо различать во‑первых, значения модели языковой единицы и конкретных языковых единиц; во‑вторых, разные виды единиц (например, морфемы и словоформы, словосочетания и предложения). Наконец, языковые единицы бывают простые и сложные (лексема и фразеологизм, синтетическая и аналитическая форма слова и т. п.), и это влияет на структуру их значения.

Говоря от структурных языковых значениях, мы должны различать среди них указательные и характеризующие. Указательные значения (денотаты) означают и называют значение или отношение; характеризующие значения (дисигнаты) выражают отношение к этому значению или отношению Они являются как бы значениями о значениях, отношениями к отношениям.

Называют эти виды значений и другими терминами: первый - означающим, номинативным, тогда как второй - обозначающим, смысловым, модальным, модально‑смысловым. Особенно много терминов существует для названия видов значений применительно к лексическому значению слова, причем многие из них пришли из логики и семиотики: референт и символ, денотат и десигнат (сигнификат), значение и смысл и т. п. Следует подчеркнуть, что структурное значение языковых единиц, их категорий и моделей (по своей природе семантических и воспроизводимых) не является непосредственным предметом сообщения. Лексическое значение, обладая номинативным и десигнативным содержанием, в речи наполняется конкретным смыслом и получает дополнительное денотативное и коннотативное (стилистическое) значение. Таким образом, лексическое (как и грамматическое) значение используется для организации и передачи внеязыковой семантики, конкретного сообщения.

Модели языка и модели в языке. Функции и уровни языка. (18 баллов)

Структура языка – это совокупность закономерных связей и отношений между языковыми единицами, зависящих от их природы и определяющих качественное своеобразие языковой системы в целом и характер ее функционирования.

Отношение – это результат сопоставления двух или более единиц языка по какому- либо общему основанию или признаку.

2. УРОВНЕВАЯ МОДЕЛЬ СИСТЕМЫ ЯЗЫКА

Языковые уровни располагаются по отношению друг к другу по принципу восходящей или нисходящей сложности единиц языка. Сущность этого явления заключается в сохранении свойств и признаков единиц низшего уровня в системе высшего уровня, но уже в более совершенной форме. Таким образом, отношения между уровнями языковой системы не сводимы к простой иерархии - подчинения или вхождения. Поэтому систему языка справедливо называть системой систем.

Началом сегментации речевого потока является выделение в нем коммуникативных единиц – высказываний, или фраз. В системе языка ему соответствует синтаксема или синтаксическая модель, представляющая синтаксический уровень языка. Следующим этапом сегментации является членение высказываний на словоформы, в которых совмещаются несколько неоднородных функций (номинативная, деривационная и релятивная), поэтому операция отождествления осуществляется отдельно по каждому направлению.

Класс словоформ, характеризующийся одинаковыми по значению корневыми и аффиксальными морфемами, отождествляется в основную единицу языка – слово, или лексему.

Следующий этап сегментации речевого потока состоит в выделении наименьших значимых единиц – морфов. Морфы с тождественными лексическими (корни) и грамматическими (служебные и аффиксальные) значениями объединяются в одну единицу языка – морфему. Вся совокупность морфем данного языка образует в системе языка морфемный уровень. Завершает сегментацию речевого потока выделение в морфах минимальных речевых отрезков – звуков. Разные по своим физическим свойствам звуки, или фоны, могут выполнять одну и ту же смыслоразличительную функцию. На этом основании звуки отождествляются в одну языковую единицу – фонему. Фонема – минимальная единица языка. Система фонем образует фонологический уровень языка.

Таким образом, выделение уровня или подсистемы языка допускается в том случае, когда: подсистема обладает основными свойствами языковой системы в целом; подсистема отвечает требованию конструктивности, то есть единицы подсистемы служат конструированию единиц подсистемы более высокой организации и вычленяются из них; свойства подсистемы качественно отличаются от свойств конструирующих ее единиц нижележащей подсистемы; подсистему определяет единица языка, качественно отличающаяся от единиц смежных подсистем.

Своеобразием уровневой модели языковой системы является стремление представить язык как симметричную и идеально упорядоченную схему. Эта идея, сама по себе довольно привлекательная, однако не является вполне адекватной, поскольку язык не представляет собой абсолютно гармоничной, симметричной и идеально упорядоченной системы. Поэтому все большую популярность приобретает полевая модель языковой системы

3. ПОЛЕВАЯ МОДЕЛЬ СИСТЕМЫ ЯЗЫКА

Главным принципом полевого моделирования системы языка служит объединение языковых единиц по общности их содержания – семантического и функционального. Единицы одного и того же языкового поля отражают предметное, понятийное или функциональное сходство обозначаемых явлений. Полевая модель демонстирует диалектическую связь между языковыми явлениями и внеязыковым миром. В ней выделяется ядро и периферия. Ядро концентрирует в себе максимальный набор полеобразующих признаков. Периферию образуют языковые единицы с неполным набором этих признаков, и их интенсивность может быть заметно ослаблена. Они обычно являются экспрессивными образованиями.

Критерии выделения ядра и периферии были разработаны чешскими лингвистами.

Возникает вопрос, что значит системно-структурное изучение языка, какие аспекты языка при этом познаются особенно глубоко и эффективно. На него следует ответить следующим образом.

1.Системные принципы служат методологической базой для построения современных лингвистических теорий, для полевого принципа изучения иностранных языков.

2. Функции языка рассматриваются в их системном взаимодействии.

3. Сопоставляется система языка с другими знаковыми системами.

4. Классификация языков осуществляется на единой – системной – основе.

5. Принцип системности внедряется в сравнительно-историческое исследование языков.

6. Выясняются системные связи и отношения, их специфика на разных структурных уровнях языка и между уровнями.

Таким образом, исходными критериями языковой системы являются: а) ее целостность; б) относительная неделимость элементов системы; в) иерархическая организация; г) структурность.

Основные лингвистические теории и модели (обзор).

и весь комплекс задач, связанных с деятельностью человека :

а) теория языка, устанавливающая звуковые, морфолого-синтаксические и логические структуры и совпадающая во многом с теорией грамматики, должна быть совместимой с моделированием интерпретационных процессов,

б) теория обыденного знания, выявляющая устройство систем понятий, которые определяют перцептивную, когнитивную и моторную переработку окружающего мира,

в) теория социального взаимодействия, исследующая структуры межличностных отношений, частным проявлением которых являются коммуникативные действия. Противопоставление систем знаний процессам и механизмам их использования внеположено этому трехчастному делению, позволяя модифицировать каждую из частей этой модели. А такие модификации – естественный результат теоретического и эмпирического роста всех названных смежных дисциплин. Важное место занимает в этом научное знание и его исследование: при интерпретации речи мы пользуемся не только обыденными, но и довольно специальными знаниями, особенно общаясь по поводу науки; тогда закономерно возникает вопрос: каковы механизмы "перекачки" знаний в состав обыденных представлений? Несомненно пока только то, что к этому механизму непосредственное отношение имеет речевая деятельность.

Роль означивания в культуре. Примеры культурного означивания вещей (символика цвета, чисел, язык жестов, язык цветов, танца, камни и знаки и др.) (18 баллов)

Культура как способ означивания жизни

На этом примере видно, что облик культуры формируется самой жизнью, в данном случае – жизнью религиозной общины. В других сообществах значимыми будут события, факты и отношения совсем другого порядка. Но всякий раз, для того, чтобы понимать происходящее, влиять на него, владеть им, люди, составляющие то или иное сообщество, должны уметь описать существенно важные проявления собственной жизни знаковыми средствами, «означить» их и тем самым сделать фактами культуры.

Все отрасли знаний Древнего мира, эти предшественницы будущих наук, выросли из этой потребности означить происходящее. Означивали так, как умели, как могли, как считали разумным. Потребность регулировать отношения между людьми породила – как форму их означивания – древнее законодательство. Потребность учитывать размеры полей, объемы хранилищ, массы зерна, учитывать соотношения размеров при строительстве зданий, судов, оборонительных стен, водоводов и т. пр. породила древнематематическую систему знаков и правил операций с ними.

Означивают не только то, что видят, но и то, во что верят. Средневековая культура полна знаков, отсылающих к неземной реальности. Иконы, мозаики, рельефы и другие изображения означивают жизнь так, как ее понимали в Средневековье, считая загробную судьбу человека такой же реальностью, как и земную. В Советском Союзе верили, что «Начинается земля, как известно, от Кремля...». Это – тоже вид означивания (в словах) советского представления об устройстве мира. Вера в такое мироустройство считалась важной частью общественной жизни: кто думал иначе, рисковал многим. Газеты, плакаты, кинокартины, телепередачи показывали центральное положение СССР в мире.

Означиванию подвергаются только те события и переживания, в которых обнаруживается общественный смысл. Остальные культура «не видит», она их игнорирует. Поэтому одни и те же жизненные факты могут стать фактами культуры в одном сообществе и не стать ими – в другом. Например, рождение первого сына в семье монарха – факт первостепенной важности в культуре, признающей наследование власти по крови. Впрочем, не всегда легко объяснить, почему один факт жизни обнаруживает большее общественное значение, чем другой, например, почему женитьба известного киноактера важна и значима для широкой публики, а женитьба ведущего авиаконструктора нет. В любом случае, однако, можно сказать, что в культуре нет ничего такого, чего не было бы в жизни.

Знаки в языке. Истина и ложь. Смысл. (18 баллов)

Язык – это система знаков, служащая для хранения и передачи информации.

Различают языки следующих видов:

- естественные – это открытые, саморазвивающиеся системы (русский, английский, китайский и т.д.);

- искусственные – закрытые системы (языки наук, языки программирования и т.д.).

Изучением языка как знаковой системы занимается наука семиотика, включающая в себя такие разделы, как:

- синтаксис – теория отношений одного знака к другому, т.е. теория соединения знаков в комплексы знаков, используемых в общении;

- семантика – теория, изучающая отношение знака к его значению и смыслу;

- прагматика – теория, описывающая способы использования знаков носителями языка.

Знак – материальный предмет (явление, событие), выступающий в качестве представителя некоторого другого предмета, свойства или отношения и используемый для приобретения, хранения, переработки и передачи сообщений (информации, знаний).

Предметное значение знака – это замещаемый объект. Подобным объектом могут быть предметы, в широком смысле слова – все, что способно стать объектом мысли, все, о чем можно что-либо утверждать или отрицать. В этом качестве могут выступать и характеристики предметов. Вообще предметные значения знаков многообразны. Иногда даже трудно установить, каковы они для тех или иных видов знаков. В частности, это относится к предложениям. С большой степенью условности в логике считается, что предметными значениями повествовательных предложений являются такие абстрактные объекты, как истина и ложь. Имеется в виду, что повествовательное предложение указывает на наличие определенной информации (истинной или ложной), относящейся к некоторой области действительности. Вопросительные предложения представляют ситуации, в которых, наоборот, наблюдается недостаток определенной информации и потребность иметь ее. Побудительные же предложения являются знаками наших желаний, стремлений, потребностей.

Прагматика языкового знака и прагматика языка. (18 баллов)

Прагматика - это раздел семиотики, в рамках которого изучаются отношения знаков (см.: Знак) к субъектам, которые их производят и интерпретируют. Прагматика, как правило, рассматривается в рамках междисциплинарной области исследований знаков и знаковых систем семиотики (см.: Семиотика) совместно с двумя другими её разделами: семантикой (см.: Семантика) и синтактикой (см.: Синтактика). Первая из них рассматривает знаки в их отношении к обозначаемым (не имеющими знаковой природы) объектам, вторая - отношения знаков между собой (синтаксис). Наиболее важным предметом изучения для прагматики является прагматический аспект языка (см.: Язык).

Термин «прагматика» был введён в конце 30-х годов XX века Ч. У Моррисом для обозначения одного из трёх разделов семиотики (наряду с синтактикой и семантикой). Однако сам прагматический аспект существования знаковых систем (в том числе и языка) был впервые тщательно рассмотрен Ч. С. Пирсом в конце XIX века. Пирс (как и Моррис, во многом следовавший его идеям) считал прагматическую составляющую основной для определения сущности знака. Знак становится таковым не благодаря своим физическим свойствам, а вследствие определённого употребления его в сообществе. Поэтому как способ построения знаковых конструкций (синтаксис), так и отношение знаков к обозначаемым объектам (семантика) являются лишь средством для выполнения знаками их основной функции: обеспечивать коммуникацию между людьми. Согласно Пирсу, познание представляет собой процесс опосредования реальности знаками. Необходимость опосредования возникает потому, что познавательная деятельность осуществляется не изолированным субъектом (как то пытается представить философская традиция, идущая от Р. Декарта), а сообществом, которое в своих совместных действиях вырабатывает общее представление о мире. Процесс познания состоит в продуцировании и интерпретации знаков (преимущественно языковых). В этом смысле истина, согласно Пирсу, не есть соответствие суждений некоему объективному положению дел. Она представляет собой консенсус, достигнутый в рамках сообщества. Иными словами, истина является не семантическим (как это представляется, например, у А. Тарского), а прагматическим понятием.

Особая роль прагматического измерения языка в познании и рациональной деятельности вообще отмечается в философских концепциях, разрабатываемых немецкими философами Ю. Хабермасом и К.-О. Апелем. Общей чертой, отличающих их от большинства других исследователей, занятых проблемами языковой прагматики, является своеобразный абсолютизм. Этот абсолютизм, выразившийся, в частности, и в названиях их концепций («универсальная прагматика» у Хабермаса и «трансцендентальная прагматика» у Апеля), состоит в поиске всеобщих (универсальных или трансцендентальных) норм коммуникации, присущих всякому человеческому общению.

Аксиомы и постулаты семиотики. (18 баллов)

Аксиома - это базовая формализация (не утверждение, требующее обоснования) эмпирически достоверного факта в рамках данной теории (в граничных условиях использваония).

Пример аксиомы, где ее достоверность не зависит от субъективной оценки: это - любая формализация закона природы, которая воспроизводится у любых исследователей в данных условиях. Например все три закона Ньютона - аксиомы, описывающие фундаментальные законы природы, суть которых пока неизвестна. Эти аксиомы объективно достоверны в рамках условий теории классической механики и не зависят от оценки субъектом. Суть этих аксиом - формализация эмпирически достоверного закона природы.

Понятие семиотической оппозиции. Примеры семиотической оппозиции. (18 баллов)

ОППОЗИЦИЯ ЯЗЫКОВАЯ (от лат. oppositio – противопоставление), лингвистически существенное (выполняющее семиологическую функцию) различие между единицами плана выражения, которому соответствует различие между единицами плана содержания. В этом смысле говорят о фонологической оппозиции, например между русскими фонемами /k/ и /r/ (слова кот и рот различаются не только по звучанию, но и по значению), или о семантической оппозиции "ед. ч." – "мн. ч." (т.к., например, между формами стола и столов имеется как содержательное, так и формальное различие). Подобное истолкование позволяет использовать понятие оппозиции, чтобы разграничить отношения между различными языковыми единицами – так называемые оппозитивные отношения – и отношения между различными вариантами одной и той же языковой единицы – неоппозитивные отношения.

Так, например, глухие заднеязычные согласные [k] и [x], первый из которых является смычным, а второй фрикативным, – разные фонемы русского языка (ср. корь и хорь), тогда как соответствующие звонкие согласные [g] и [g], между которыми существует то же самое фонетическое различие, являются вариантами одной фонемы, т.к. замена одного другим не связана со смыслоразличением: ср. бо[g]атый наряду с более обычным бо[g]атый.

Основные законы семиотики. (18 баллов)

Законы семиотики с самого ее возникновения в виде отдельной науки распределялись по трем ее разделам, которым один из ее основателей, Ч. Моррис, дал следующие названия: синтактика–изучающая отношения между знаками; семантика–изучающая отношения между знаками и обозначаемым предметом; прагматика – изучающая отношения между знаком и человеком. Членение на три раздела восходит к разделению наук еще в средневековье (см. I, 2) и сохраняется в семиотике и теперь1. Но содержание каждого раздела существенно расширилось в связи с тем, что появились частные, конкретные семиотики, тогда как Ч. Моррис устанавливал свое деление применительно к абстрактной семиотике, которая одна только и была достаточно развита в его время. Теперь соотношение частных семиотик с указанными частями общей семиотики, с одной стороны, таково: 1) биосемиотика, изучающая вопрос, каким образом в процессе эволюции нечто стало значить нечто, более отвечает семантике; 2) энтосемиотика – прагматике; 3) абстрактная семиотика – синтактико (подробнее см. Прим. 54 к гл. II). Лингвосемиотика отвечает всем

трем частям, так как она сама и есть прообраз общей семиотики. Но это скорее исторические соответствия. Самая же суть общей семиотики заключается в том, что она рассматривает общие законы, черпая материал для обобщений в разных частных семиотиках. Важнее подчеркнуть эту сторону в семиотических законах. Мы разделим их на три группы: а) объективные законы устройства знаковых систем (синтактика); б) законы, зависящие от позиции наблюдателя (прагматика); в) законы смысла (семантика). Эта классификация, конечно, условна и относительна. Если какой-нибудь закон можно отнести и к тому и к другому разделу, он отнесен к первому по порядку. Каждый закон иллюстрируется более или менее развернутым очерком.

29) Гипотеза Сэпира – Уорфа. Различные интерпретации гипотезы. Следствия из гипотезы. (18 баллов)

Гипотеза лингвистической относительности предполагает, что структура языка влияет на мировосприятие и воззрения его носителей, а также на их когнитивные процессы. Лингвистическая относительность широко известна как гипотеза Сепира-Уорфа. Выделяют две формулировки этой гипотезы:

Строгая версия: язык определяет мышление и, соответственно, лингвистические категории ограничивают и определяют когнитивные категории.

Мягкая версия: мышление наряду с лингвистическими категориями определяет влияние традиций и некоторые виды неязыкового поведения.

Термин «гипотеза Сепира-Уорфа» является, по сути, ошибочным, так как Эдвард Сепир и Бенджамин Уорф никогда не были соавторами и никогда не заявляли о своих идеях как о научных гипотезах. Появление строгой и мягкой версий гипотезы также является позднейшим нововведением: хотя Сепир и Уорф никогда намеренно не проводили подобного разделения, в их работах можно найти как строгое, так и мягкое описание принципа относительности.

Строгая версия лингвистической релятивистской теории была разработана в начале 1920-х немецким лингвистом Лео Вайсгербером.

Принцип лингвистического релятивизма Уорфа был переформулирован в форме научной гипотезы психологом Роджером Брауном и лингвистом Эриком Леннебергом проводившим эксперименты, чтобы выяснить, зависит ли цветовое восприятие участников эксперимента от того, как классифицированы цвета в их родных языках.

В настоящее время большинство лингвистов придерживаются сдержанной позиции по отношению к лингвистическому релятивизму: поддерживается идея того, что язык влияет на определённые виды когнитивных процессов, хотя и неочевидными путями, но иные процессы и сами являются субъектами по отношению к универсальным факторам. Исследования сосредоточены на том, чтобы обнаружить эти пути влияния и определить, до какой степени язык влияет на мышление.

Джон Люси выделил три важнейших направления исследований лингвистического релятивизма. Первое он определил как «структуроцентричный» подход. Исследования в рамках этого подхода начинаются с наблюдения за структурными особенностями языка, а затем переходят на изучение возможных последствий для мышления и поведения. Первый пример подобных исследований - наблюдения Уорфа за расхождениями грамматики времени в языке хопи и английском. Более поздние исследования в этом же духе были проведены Джоном Люси, описывавшем как использование грамматических категорий числа и числовыми классификаторами в юкатекском языке. Эти исследования показали, что носители юкатекского языка скорее склонны классифицировать объекты в соответствии с их материалом, чем с их формой, как предпочитают делать носители английского.

Второе направление исследований - «областной» подход, когда выбирается отдельная семантическая область и сравнивается у различных лингвистических и культурных групп, чтобы обнаружить корреляции между лингвистическими средствами, которыми используются в языке для обозначения тех или иных понятий,

В лингвистике проблема соотношения системы и среды рассматривается в разных аспектах. Объединение всех этих концепций может иметь большую эвристическую силу. Настало время объединить и обобщить многие явления, ранее распыленные по разным разделам науки. Системность и функциональность языка, а также адаптивность и прагматика говорящего и слушающего пронизывают все явления языка и речи и должны рассматриваться в комплексе.

Под системой, как известно, понимается упорядоченная и внутреннее организованная совокупность взаимодействующих и взаимосвязанных объектов, образующих определенную целостность. Представление о том, что теория систем в разных своих вариантах языкознанию необходима, укоренилось давно, а теперь уже прочно завоевал свое место и функциональный подход. Появились работы и о значении среды.

Проблема взаимодействия системы и среды объединяет целый ряд вопросов: и общую теорию систем, и теорию адаптивных систем, и синергетику, и теорию множеств, и теорию множеств, и теорию информации. Применительно к лингвистике сюда должно войти все, что мы знаем о лексико-семантической системе, о лексических полях, функционально-семантических или грамматико-лексических полях, о грамматических категориях, о полевой структуре явлений грамматики и лексики, о контексте, о парадигматических и синтагматических связях, о теории вариативности слова.

Важно показать, что в языке представлены функцио-нально-адаптивные системы, которые непрерывно адаптируются к условиям коммуникативной среды и ситуации, в которых они функционируют. Высокая способность к адаптации является чертой, отличающей живые существа от неживой природы. Неудивительно поэтому, что теорией адаптивных систем мы обязаны прежде всего физиологам.

Как и в других науках, в языкознании действуют два противоположно направленных процесса: интеграция и дифференциация. Интеграция состоит в нашем случае в том, что для уточнения своих представлений о системности мы используем данные других наук, а дифференциация - в приспособлении этих концепций к специфике языкознания на основе анализа соответствующего материала.

Термин «адаптация» восходит, как известно, к Ч.Дарвину, который обозначал этим словом приспособление живых организмов к условиям окружающей их среды. И.П.Павлов воспринимал организм как целое и объяснял, каким образом это целое непрерывно адаптируется к окружающей его среде. Решающую роль в работе организма при приспособлении к среде играет нервная система и центр высшей нервной деятельности - большие полушария головного мозга. Известный физиолог П.К.Анохин предложил свою теорию функциональных систем еще в 30-х годах и продолжает ее с успехом развивать в течение многих десятилетий применительно к адаптации живых организмов к окружающей их среде. Он подчеркивает динамичность живых систем и их способность к экстренной саморегуляции и адекватному приспособлению к изменению обстановки (среды). В этой связи П.К.Анохин

вводит понятие «полезный приспособительный результат». В основе этого механизма лежит афферентный синтез, вклю­чающий доминирующую мотивацию, ориентацию в обстанов­ке, пусковую афферентацию, т.е. стимул и память 1 .

Всемирно известный физиолог Г.Селье почерпнул идею целостности и адаптации у И.П.Павлова, перед которым преклонялся. В своей работе «Очерки об адаптационном синдроме» он показал, как происходит в трудных ситуациях мобилизация защитных сил организма и приспособление к неблагоприятным условиям среды. Основой при этом оказы­вается эндокринная система.

Под адаптивной системой понимается самона­страивающаяся система, приспосабливающаяся к условиям своего функционирования не только путем обогащения своего состава, но и путем изменения самой своей структуры. Поводом и основой для изменения и адаптации системы является нарушение равновесия между состоянием системы - ее составом и устройством, с одной стороны, и теми задачами, которые она в процессе своего функционирования должна выполнять, - с другой.

О том, что система формирует свои свойства во взаимо­действии со средой, пишут теперь не только физиологи, но и представители разных наук. В теории информации понятие среды входит в понятие системы уже по определению. Там принято считать, что множество образует систему, если связи определенного вида между элементами этого множества (внутренние связи) преобладают над аналогичного вида связями между элементами этого множества и окружающей средой (внешние связи).

Рассмотрение языка как адаптивной системы соответствует методологическим основам советской лингвистики, т.е. пони­манию того, что развитие языка и сознания неразрывн связаны с развитием общества, с историей народа - носителя языка. В языке мы имеем дело с частным случаем всеобщей связи явлений в природе и обществе 2 .

Следует подчеркнуть, что в активном приспособлении языка к меняющимся условиям и задачам общения осуществляется диалектическое единство двух его противоположных свойств:

структурно-функциональной организованности и структурно-функциональной изменчивости, т.е. вариативности.

Функциональное направление в изучении языка отнюдь не ново, и оно с самого начала учитывало приспособление языка к процессу общения и к среде. Само понятие «функция объекта» бессмысленно, если отбросить среду, в которой эта функция выполняется. Это учитывалось и Н.С.Трубецким, и в социолингвистике, начало которой было положено в 30-х годах Е.Д.Поливановым. Со стороны психологии мышления об этом же по существу писал и выдающийся французский лингвист Г.Гийом, хотя термина «функция» он не употреблял, а рассматривал «причины». Свою теорию он называл психо-систематикой.

Наш современник, один из самых известных английских ученых М.А.К.Халлидей, напротив, широко пользуется термином «функция», хотя и в несколько ином значении 3 . Его концепция функций относится к 60-м годам, но широко применяется и в настоящее время. Три основных функции языка, по Халлидею, - содержательная, межлич­ностная и текстуальная. Содержательная (ideational) функция передает то, что говорящему известно о мире; межличностная (interpersonal) функция устанавливает и под-держивает социальные отношения, т.е. эта функция может быть названа прагматической: текстуальная (textual) функция обеспечивает связность высказывания и его ситуативную релевантность. Эта теория называется функционально-ориен-тированной системной грамматикой. Три деления Халлидея хорошо сопоставляются с известным делением семиотики на семантику (отношение знаков к обозначаемому), прагматику (отношение знаков к тому, кто ими пользуется) и синтактику (отношения знаков между собой). Стоит обратить внимание на то, что в каждом из этих делений мы по существу имеем опять отношения знаков со средой: в первом случае среда - это внешний мир, во втором - участники коммуникации и в третьем - остальные компоненты системы языка.

Среда - это необязательно какая-то суперсистема высшего порядка, хотя и это возможно. Она может представлять собой и другую семиотическую систему. Например, можно рассматривать терминологическую систему во взаимодействии

с системой науки, которую она обслуживает, или систему политической лексики в среде той идеологии, которую она выражает.

Среда может создаваться и пересечением нескольких разных или более или менее близких систем. Так, система какого-либо глагольного времени функционирует и должна рассматриваться в среде других видо-временных глагольных форм и в зависимости от участвующих семантических групп глаголов.

Понятия системы, функции и среды диалектичны. Так, например, если за исходную систему принять синтаксис, то лексическая система оказывается средой, и, наоборот, для лексических групп средой могут быть релевантные для них грамматические категории (ср. создание семантического син­таксиса).

Поскольку адаптивный принцип предполагает рассмотре­ние системы в процессе ее функционирования, синхрония и диахрония неразрывно связаны. Диахрония может рассматри­ваться как среда синхронии.

Здесь уместно вернуться к концепции Г.Гийома, который писал о том, что язык одновременно является и наследием прошлого и результатом непрерывного преобразования его человеком в процессе познавательной работы. Знаки должны удовлетворять требованиям мысли. В каждый данный момент времени языковые изменения незначительны, что и позволяет изучать систему языка как условно стабильную. Язык для Гийома - динамическая векторная система систем, диахрония синхроний. В любой заданный момент времени факты языка образуют систему, но когда код становится сообщением, статика сменяется динамикой. Изменения могут происходить внутри системы, не меняя ее механизма, но могут и вызвать изменения в самом механизме системы. В этих случаях исследователь, наблюдая изменения отдельных фактов, должен сопоставлять их с историей всей абстрактной системы, с историей ее связей и корреляций. Такой подход - и с точки зрения Гийома это очень важно - позволяет не только описывать, но и объяснять факты языка. История языка должна быть историей его системы, а не отдельных фактов 4 . Большой интерес представляет замечание Гийома о том, что

изменчивость системы, изучаемая лингвистами, отличается от изменчивости, с которой имеют дело физики и которая подчиняется общим неизменным законам природы. Физик наблюдает далеко еще не полностью познанную, но устойчивую, всеобщую и неизменную систему, а система языка непрерывно меняется. Концепция Гийома не противоречит адаптивно функциональному подходу, хотя говорит он не о функциях, а о причинах изменений.

Постараемся проиллюстрировать сказанное выше о сис­теме и среде на конкретных фактах языка. Примеры можно взять из любой области: грамматики, лексики, теории контекста. Но интересно выбрать наиболее антропоцентрический, и таким мне представляется система личных местоимений. Рассмотрим ее преимущества на материале английского языка, но в сравнении с другими.

В прошлом английские личные местоимения представляли собой упорядоченное множество, каждый элемент которого характеризовался по трем дифференциальным признакам: лицо, число, падеж (адресант, адресат или кто-то третий). Затем первоначально закрытая система перестает быть закрытой. Порядок нарушился. Появился еще один признак, этикетный (гонорифический). Среда - прагматические условия межличностных отношений - сообщила местоимению 2-го л. Мн. числа в русском и французском языках гонорифическое значение (в немецком и испанском эта функция отходит к 3 л.). Интересно, что в соответствии с наблюдением Гийома (сделанным по другому поводу) формы остаются, а их функции и отношения меняются. Адаптация системы к меняющимся нормам языка идет постепенно.

Во времена Шекспира местоимение ты употребляется простыми людьми при общении между собой, в высших классах при обращении к близким, но не к незнакомым, а также при обращении к слугам. В «Двенадцатой ночи» сэр Тоби подстрекает сэра Эндрю вызвать мнимого соперника (Виолу) на дуэль и советует написать оскорбительное письмо с обращением на «ты»: «Заляпай противника чернилами. Можешь тыкнуть его разок-другой, тоже будет не худо» .

Местоимение 2 л. ед. числа попадает в среду функцио­нальных стилей и регистров, а в системе языка заменяется 2 л. множественного. Задолго до появления прагматики все, кто писал об употреблении местоимений, отмечали, что их значение и употребление зависит от главного компонента всей прагматики - ситуации 5 . В современной английской грам­матике академического типа для 2 л. ед. и мн. числа указана только одна форма you. Есть только оговорка, что форма thou сохраняется для регистра религиозного употребления, т.е. в качестве среды выступает регистр. T h ou облигаторно для обращения к Богу.

Таким образом, в систему попадает омонимия ед. и мн. числа для 2 л. Система должна самооптимизироваться при помощи контекста, что мы и наблюдаем. Речь чаще обращена к одному лицу. Поэтому особые условия контекста характе­ризуют 2 л. мн. числа. Когда обращаются ко многим людям, местоимение должно быть уточнено. В одной американской грамматике было даже указано, что you - это местоимение 2 л. ед. числа, а местоимение мн. числа - you all .

В английском языке контекстуальное уточнение выглядит так: Thank you all; (both of you; you, my friends; all of you.)

В венгерском языке русскому вы может соответствовать пять разных форм - три этикетных формы для одного собеседника и две формы для мн. числа (несколько ты и несколько вы) 6 .

Впрочем, зависимость от прагматических условий упот­ребления как от среды наблюдается и в других элементах этой микросистемы. Она проявляется прежде всего в том, что под действием прагматических стилистических требований и в условиях эмоционального обращения местоимения характе-ризуются определенными транспозициями.

Так, например, местоимение 1 л. ед. числа может замениться на we в условиях научного текста (As we showet in Chapter I ) или we может быть инклюзивным («я» и «вы») также в научном тексте с прагматическим заданием привле­чения внимания (Let us now turn to the next ...). Хорошо известно королевское we [(We are not interested in the possibilities of defeat. They do not exist (Queen Victoria)].

Про себя также можно говорить в 3 л.: The Queen is most anxious s to enlist everyone... She ... Аналогичны случаи, когда родители, разговаривая с ребенком, называют себя mother , dad dy . Наконец, то же местоимение we может транспониро-ваться во 2 л. ед. числа у постели больного: How are we feeling tod ay , then ? с подбадривающей и сочувственной функцией.

You может транспонироваться в разряд неопределенных местоимений, а референтно относиться к говорящему лицу (You never know what may happen ), причем существует некоторое стилистическое взаимодействие со средой, поскольку замена you на one в подобном случае приводит к определенному увеличению формальности высказывания.

Референцию к говорящему может получить даже фор-мально безличное it в соответствии с требованиями прагматики и этикета научного стиля в парентетических структурах типа: The resulting principles will , it is hoped , give a fair reflection of ..., где it is hoped равноценно I hope , one hopes .

Таким образом, говорящий называет себя не только местоимением 1 л. ед. числа: оно может - в зависимости от среды и ситуации общения - заменяться на любой компонент из системы, к которой принадлежит, что дает изменение прагматического значения. Система адаптируется к условиям своего функционирования в среде на основе межличностной функции и находит опору в условиях речевой среды, т.е. контекста.

Следует добавить, что, функционируя в системе других местоимений и в системе имен, которые составляют их среду, местоимения втягивают в свою сферу не только местоимения других разрядов, но и личные имена широкого значения, т.е. эта, казалось бы четко очерченная система тоже имеет полевую структуру. Личные местоимения при этом втягивают в свою систему элементы своей среды. Возможны и обратные случаи - перехода местоимений в среду, превращения их в имена например: «Пустое "вы" сердечным "ты" она, обмолвясь, заменила». В немецком языке существительное Мапп имеет обратную тенденцию транспонироваться в местоимение (man ). В подобных случаях взаимодействие системы и среды проявляется во взаимных обменах.

Подведем итоги сказанному о взаимодействии системы и среды применительно к системе личных местоимений анг­лийского языка. Вся система личных местоимений является средой для каждого из них. В этой среде содержатся определяющие его значения оппозиции и возможности замен (языковая среда). В речевой актуализации средой оказывается непосредственный контекст в пределах синтаксически связан-ных с данным местоимением слов и контекстуальных инди­каторов (речевая среда). В коммуникативном процессе средой являются ролевая структура общения, классовые, социальные, семейные и другие межличностные отношения, а также личностные качества говорящих - пол, возраст, темперамент, воспитанность (среда коммуникации). В системе кодовых норм языка средой оказываются функциональные стили и регистры, принципы вежливости, т.е. речевой этикет, а также диалек­тальные особенности (нормативная кодовая среда). Естест­венно возникает вопрос: если система, адаптируясь, изменяет свою структуру, то не перестает ли она быть сама собой? Не превращается ли она в новую систему? Принципиально эта возможность перехода количества в качество не исключена и может иметь место в истории любого языка. Но в нашем примере этого не происходит: в системе личных местоимений отражена основная и абсолютно необходимая ситуация обще­ния - говорящий, адресат и третье лицо, о котором что-то сообщается. Элементы могут в определенных условиях даже меняться местами, но сохраняются в языке. Структура меняется лишь частично.

Рассмотрев таким образом частный случай взаимодействия системы местоимений и разных видов среды, обратимся к разным пониманиям среды в существующих лингвистических теориях.

Лингвистическое истолкование понятия среды все больше привлекает к себе внимание ученых. Понятию лингвистической среды посвящена статья А.В.Бондарко 7 . Оно рассматривается и в его книге 8 . Некоторые положения вызывают желание поспорить.

Сомнения вызывает приравнивание языковых единиц к системе. А.В.Бондарко пишет: «Говоря о языковой единице как системе, мы имеем в виду целостные объекты (лексемы,

грамматические формы, синтаксические конструкции и т.п.), представляющие собой упорядоченные множества содержательных элементов (содержательные целостные единства, имеющие определенную структуру), соотнесенные с множеством элементов формального выражения» 9 . Думается, что не стоит отождествлять систему, множество, единицу и единство. Эти понятия объединены признаком целостности и действительно тоже могут рассматриваться во взаимодействии со средой, но значительно отличаются по своей структуре. Но вопрос это дискуссионный. Тем более, что математика признает и пустые множества и множества, содержащие только один элемент.

В русской и советской науке вопрос исследовался при-нительно к влиянию истории народа - носителя языка на историю языка: общественное сознание рассматривалось как среда, в которой язык функционирует и развивается. В терминоведении еще со времен Л.Успенского 10 появилось довольно много работ, где история терминологии ставится в связь с развитием соответствующей отрасли техники. Я писала об этом в 40-х годах, а в настоящее время готова докторская диссертация Л.Б.Ткачевой о терминологии в социолингвистическом освещении. Это конкретное исследование взаимодействия системы и среды 11 .

В английской науке понятие и слово «среда», как мне представляется, эквивалентно термину «контекст». Вся история науки о контексте и есть история изучения зависимости системы от среды. Кстати, современная английская лингвистика называет себя «systemic linguistics». Главным представителем ее является Халлидей. В лондонской школе Фёрт и его ученик Халлидей понимали контекст очень широко - как влияние экстралингвистической среды и контекст ситуации, а лингвистику рассматривали как системную и функциональную. Понимание системы у Фёрта тоже широкое: начиная с работ 30-х годов он проводит аналогию языковой системы с социальными системами и системами поведения (термин «антропоцентризм» им не употребляется, но используется термин «адаптация»). Фёрт постулирует лингвистические модели и системы, подверженные изменениям и адаптации и

обладающие порядком, структурой и функцией. На этом основании он считает лингвистику системной 12 .

Большое значение Фёрт придает рассмотрению частных систем, таких, например, как поле локативности или падежная система. Язык для Фёрта полисистемен. Он отрицает тезис Мейе о том, что язык единая система, где все взаимосвязано. Фёрт считает, что систем много и общей языковой суперсис­темы для него, как и для Гийома, не существует. Подход остается системным и внутри отдельных участков языка. Это связано с пониманием Фертом контекста, т.е. среды. Значение для него есть функция контекста, причем учитывается не только лингвистический, но и экстралингвистический, обще­культурный и социальный контекст. В дальнейшем эти идеи получают развитие в трудах его ученика Халлидея и исполь­зуются О.С.Ахмановой и ее учениками под названием «вер­тикальный контекст».

Вопроса о том, существует ли в языке единая суперсис­тема, мы пока касаться не будем. Рассмотрим отдельные частные подсистемы. Заметим, что онтологически каждая из таких систем может рассматриваться во взаимодействии не с одной, а с несколькими средами функционирования. Учет этих нескольких возможных сред имеет большую объясни­тельную силу. Возьмем для примера подсистемы, в названия которых входит терминоэлемент «поле». Речь идет о семан­тических полях И.Трира и Вайсгербера и о более поздних концепциях грамматико-лексических полей Е.В.Гулыги и Е.И.Шендельс 13 и функционально-семантических полей Г.С.Щура 14 . Ю.Н.Караулов в работе 1976 г. рассматривал семантическое поле как содержательный элемент языковой модели мира. Важно подчеркнуть, что границы семантического поля он считает неопределенными, размытыми 15 .

Термин «поле» для всех этих подсистем оправдан тем, что в них какая-то область человеческого опыта охватывается определенной совокупностью содержательных единиц языка. При всем различии этих подсистем у них отмечается и общее свойство, которое В.Г.Адмони назвал полевой структурой. Сущность полевой структуры состоит в том, что в поле имеется центральная часть - ядро поля, элементы которого обладают полным набором признаков, и периферия, элементы

которой обладают не всеми характерными для поля призна­ками, но могут иметь и признаки, присущие соседним полям, которые, таким образом, оказываются для них средой. Таких соседних полей может быть не одно, а несколько. Важно отметить, что подобно тому, как подсистемы могут включать элементы одного или нескольких уровней, так и взаимодей-ствующие с ними среды могут быть разноуровневыми. Для английского языка идея полевой структуры, например, полевой структуры частей речи, разработана в трудах И.П.Ивановой 16 . Подобное представление хорошо коррелирует с представлением о нечетких множествах, периферийные элементы которых тоже могут по каким-то признакам принадлежать соседним множествам.

А.В.Бондарко определяет функционально-семан-тическое поле как систему разноуровневых средств данного языка (морфологических, синтаксических, словооб-разовательных, лексических, а также комбинированных, т.е. лексико-синтаксических), объединенных на основе общности и взаимодействия их семантических функций 17 . В качестве примеров таких ФСП А.В.Бондарко приводит поля аспекту-альности, темпоральности, каузальности, локативности и др. Поля эти также взаимодействуют между собой и также могут иметь общие элементы. Например, поле аспектуальности взаимодействует с полями темпоральности. Все эти типы систем могут рассматриваться и как адаптивные, поскольку в процессе своего взаимодействия они изменяются, оптими-зируются для выполнения тех или иных новых функций.

Проблема адаптивности языковых систем и их соотношения со средой и приспособления к условиям функционирования привлекла мое внимание более десяти лет тому назад. В исследования этой темы мне помог проф. Н.Н.Буга. Наша совместная статья много позднее была опубликована в ЛГУ 18 . В настоящее время довольно хорошо известны работы об адаптивных системах Г.П.Мельникова 19 . Этот автор также видит в языке адаптирующиеся системы. Но с его точки зрения в адаптации главное - сохранение системой своихсвойств, т.е. устойчивость системы в процессе приспособления. Меня же интересует противоположная сторона процес-

са - эволюция самооптимизации системы в процессе функ­ционирования (при сохранении системы в целом).

Рассмотрение среды, в которой функционирует система, важно не само по себе, а потому, что позволяет объяснить происходящие в системе процессы. Дополняя анализ внутри­системных отношений анализом самоорганизации системы под воздействием среды (типовых контекстов, прагматических ситуаций, социальных условий и др.), мы сообщаем исследо­ванию объяснительную силу.

Современная семиотика, как уже говорилось выше, включает синтактику, семантику и прагматику. Ограничивая исследования внутрисистемными отношениями, мы остаемся в пределах синтактики. Учитывая среду, мы выходим в семантику и прагматику.

Современное устремление науки к антропоцентризму и прагматике, к ролевым отношениям и статусу участников коммуникации, к их социальным установкам, оценкам и социальной детерминированности полей коммуникации требует пристального изучения проблемы среды во всем ее многообразии. Особенно важно в этой связи изучение общности выдвигаемых понятий, установление сходства различия между новым и старым, установление того, как уже известное может дополняться новым. Наука - это тоже система, она могла бы быть адаптивной, если бы не была связана определенными постулатами. Позволю себе даже утверждение, что в квалификационных работах типа канди­датских диссертаций компетентность и знание уже сделанного другими важнее новизны (часто эфемерной). Общие тенденции в развитии науки в целом образуют среду для развития каждой отдельной дисциплины. Все усиливающаяся тендеш к антропоцентризму составляет в наше время питательную среду для многих отраслей языкознания. Так, например, применительно к выходящей теперь на первый план проблеме антропоцентризма 20 важно знать, что И.А.Бодуэн де Куртенэ показал взаимодействие языка в речевой деятельности. Показал на богатейшем фактическом материале, что языкознание должно опираться на достижения психологии и социологии, и подчеркивал принцип эгоцентризма в значении лица и времени.

В заключение остается сказать, что язык - система, редой функционирования которой является человеческое нцество, а носителем - говорящая и мыслящая человеческая ничность. Нельзя познать сам по себе язык, не обратившись i его носителю и творцу. Это положение, сформулированное Н > Н.Карауловым, а до него Гийомом, соответствует требова­нию изучать «человеческий фактор» в языке, т.е. изучать язык it связи с деятельностью и личностью человека. Гуманитарным наукам надо вернуть антропоцентризм, хотя они уже самим мшим названием нацелены на человека.

6.1. В §§ 3,4 описаны две модели лингвистической структуры: простая теоретико-коммуникационная модель и формализованный вариант анализа по непосредственно составляющим. Обеони оказались неадекватными, и в § 5 я предложил более сильную модель, сочетающую уровень непосредственно составляющих и грамматические трансформации, которая предназначена восполнить недостатки предыдущих моделей. Прежде чем переходить к изучению этой возможности, я хотел бы разъяснить некоторые исходные моменты, лежащие в основе метода данного исследования.

Главное в настоящем обсуждении лингвистической структуры - это проблема обоснования грамматик. Грамматика языка Ь есть в сущности теория языка Ь. Любая научная теория, основываясь на конечном числе наблюдений, стремится установить соотношения между наблюденными явлениями и предсказать новые явления, сформулировав общие законы в терминах гипотетических конструктов, таких, как (в физике, например) «масса» и «электрон». Подобным же образом грамматика английского языка основывается на конечном множестве высказываний (наблюдений) и содержит некоторые грамматические правила (законы), сформулированные в терминах конкретных фонем, групп и т. п, английского языка (гипотетические конструкты). Эти правила выражают структурные соотношения между наблюденными предложениями и бесконечным числом предложений, порождаемых грамматикой независимо от этих наблюденных предложений (предсказания). Наша задача состоит в выработке и уяснении критериев выбора правильной грамматики для каждого языка, то есть правильной теории этого языка.

В § 2.1 были упомянуты два типа таких критериев. Ясно, что каждая грамматика обязана удовлетворять определенным внешним условиям адекватности; так, например, порождаемые ею предложения должны быть приемлемы для природного носителя языка. В § 8 мы рассмотрим некоторые другие внешние условия этого рода. Кроме того, мы предъявляем к грамматикам требование общности;

мы требуем, чтобы грамматика данного языка была построена в соответствии с определенной теорией лингвистической структуры, в которой такие понятия, как «фонема» и «группа», определяются вне зависимости от всякого конкретного языка 29 . Если опустить либо внешние условия, либо требование общности, у нас не будет оснований для выбора среди большого числа совершенно различных «грамматик», каждая из которых совместима с данной совокупностью наблюденных высказываний. Но, как мы заметили в § 2.1, эти требования в своей совокупности представляют весьма сильный критерий адекватности для общей теории лингвистической структуры, а также для множества грамматик, которые созданы на ее основе для конкретных языков. Заметим, что ни общая теория, ни конкретные грамматики не фиксированы с этой точки зрения раз навсегда. Прогресс и пересмотр могут осуществляться в силу открытия новых фактов, касающихся конкретных языков, или чисто теоретического проникновения в организацию языковых данных, т. е. построения новых моделей лингвистической структуры. В этой концепции, однако, нет круга. В любой момент времени мы можем попытаться сформулировать со всей возможной точностью как общую теорию, так и множество связанных с ней грамматик, которые обязаны удовлетворять эмпирическим, внешним условиям адекватности.

Мы не рассмотрели еще следующего весьма решающего вопроса: каково отношение между общей теорией и конкретными грамматиками, вытекающими из нее? Другими словами, какой смысл мы вкладываем в данном контексте в понятие «вытекать из»? Именно в этом пункте наш подход резко расходится со многими теориями лингвистической структуры.

Наиболее сильное требование, которое можно было бы предъявить к соотношению между теорией лингвистической структуры и конкретными грамматиками, состоит в

29 Предполагается, что эти два условия соответствуют тому, что имел в виду Ельмслев, говоря о пригодности и произвольности лингвистической теории. Ср . L. Н j е 1 m s 1 е v, Prolegomena to a theory of language (Memoir 7, Indiana University Publications in Anthropology and Linguistics), Baltimore, 1953, p. 8 [ в переводе на русский см . « Новое в лингвистике », вып . 1, Изд - во иностранной лит - ры , М ., 1960, стр . 275. - Прим . ред .]\ в этой связи см . также рассужление Хоккета о « метакритериях » в лингвистике («Two models of grammatical descnption», ^Linguistics Today» = «Word», 10,p. 232-233).

том, чтобы теория, исходя из определенной совокупности высказываний, давала практичный и автоматический метод конструирования грамматики. Будем говорить, что такая теория предоставляет нам процедуру для открытия грамматик.

Более слабое требование заключается в том, чтобы теория давала практичный и автоматический метод для определения того, является ли грамматика, предлагаемая для данной совокупности высказываний, действительно наилучшей грамматикой для того языка, из которого взята данная совокупность. О такой теории, не затрагивающей вопроса о том, как строится грамматика, надо говорить как о теории, предоставляющей процедуру суждения о грамматике.

Еще более слабое требование сводится к тому, чтобы, имея совокупность высказываний и две предлагаемые грамматики в, и й 2 , мы могли с их помощью решить, какая из грамматик лучше для языка, из которого выделена данная совокупность высказываний. В этом случае следует говорить, что теория дает нам процедуру выбора грамматик.

Все эти теории можно представить графически следующим обоазом:

механизм с грамматикой и совокупностью высказываний в качестве входов и ответами «да» и «нет» в качестве выходов, означающими правильность или неправильность грамматики; следовательно, это теория, дающая процедуру суждения о грамматике. Рис. (36 III) представляет теорию с грамматиками G 1 и G 2 , а также всей совокупностью высказываний на входе и решением о предпочтительности G, или G 2 на выходе, т. е. теорию, дающую процедуру выбора грамматик 30 .

Из принятой здесь точки зрения вытекает, что неразумно требовать от лингвистической теории чего-либо большего, чем практичной процедуры выбора грамматик. Иначе говоря, мы принимаем последнюю из трех позиций, о которых говорилось выше. Насколько я понимаю, большинство наиболее тщательных программ в области разработки лингвистической теории 31 стремятся к удовлетворению самого сильного из этих трех требований. Это значит, что предпринимаются попытки сформулировать методы анализа, которые исследователь реально может использовать, если у него есть время, чтобы построить грамматику языка, исходя непосредственно из сырых данных. По-моему, весьма сомнительно, чтобы этой цели можно было достигнуть сколько-нибудь интересным путем, и я

80 Основная проблема не изменится, если мы захотим взять не-
большое множество правильных грамматик вместо одной.

81 См ., например , В . В 1 о с h, A set of postulates for phonemic
analysis, «Language», 24, 1948, p. 3-46; N. Chomsky, Systems
of syntactic analysis, «Journal of Symbolic Logic», 18, 1953, p. 242-
256; Z. S. Harris, From phoneme to morpheme, «Language»,
31, 1955, p. 190-222; его же , Methods in structural linguistics,
Chicago, 1951; C. F. H о с k e t t, A formal statement of morphemic
analysis, «Studies in Linguistics», 10, 1952, p. 27-39; его же ,
Problems of morphemic analysis, «Language», 23, 1947, p. 321-343;
R. S. W e 1 1 s, Immediate constituents, «Language», 23, 1947, p. 81 -
117, и многие другие работы . Хотя явной целью этих работ яв-
ляются процедуры открытия, мы часто обнаруживаем при тща-
тельном рассмотрении, что теория, которая в действительности по-
строена, дает всего лишь процедуру выбора грамматик. Так, напри-
мер, Хоккет считает своей задачей в «А formal statement of morphemic analysis» разработку «формальных процедур, с помощью которых
можно идти от стартовой черты до полного описания системы языка»
(стр. 27); но реально он лишь описывает некоторые из формальных
свойств морфологического анализа, а затем предлагает «критерий, с
помощью которого можно определить относительную эффективность
возможных морфологических решений; пользуясь им, можно вы-
брать максимально эффективный вариант либо несколько вариантов,
равно эффективных, но более эффективных, чем все прочие» (стр. 29).

подозреваю, что всякая попытка достичь ее должна завести в лабиринт все более и более подробных и сложных аналитических процедур, которые, однако, не дают ответа на многие важные вопросы, касающиеся природы лингвистической структуры. Я полагаю, что, снизив наши запросы и поставив более скромную цель - разработать процедуры выбора грамматик,- мы сможем сосредоточить наше внимание на узловых проблемах лингвистической структуры и прийти к более удовлетворительному их решению. Справедливость этого мнения может быть проверена лишь путем фактической разработки и сравнения указанных теорий. Заметим, однако, что слабейшее из этих трех требований является все же достаточно сильным для того, чтобы обеспечить высокую содержательность теории, которая ему удовлетворяет. Нам известно немного таких областей науки, в которых можно было бы серьезно рассматривать возможность разработки общего, практичного, автоматического метода выбора между несколькими теориями, каждая из которых совместима с имеющимися данными.

Рассматривая каждую из указанных концепций лингвистической теории, мы охарактеризовали соответствующие типы процедуры словом «практичная». Эта неопределенная характеристика очень важна для эмпирической науки. Допустим, к примеру, что мы оцениваем грамматики в соответствии с таким простым их свойством, как длина. Тогда было бы правильным сказать, что мы имеем практичную процедуру выбора грамматик, поскольку мы можем сосчитать количество символов, которые каждая из них содержит; абсолютно верным было бы также утверждение, что мы имеем процедуру открытия, поскольку можно расположить все последовательности, состоящие из конечного числа символов, из которых построены грамматики, в порядке возрастания их длины. При этом мы могли бы проверить, является ли каждая из этих последовательностей грамматикой или нет, так, чтобы можно было быть уверенным, что по прошествии некоторого конечного отрезка времени найдется кратчайшая последовательность, которая удовлетворит необходимым требованиям. Однако данная процедура открытия не того типа, который желателен тем, кто пытается удовлетворить наиболее сильное из требований, рассмотренных выше.

Предположим, что мы пользуемся словом «простота» по отношению к совокупности формальных свойств грамматик, рассматриваемых с целью выбора между ними. Тогда перед лингвистической теорией предлагаемого нами типа встают три главные задачи. Во-первых, необходимо сформулировать точно (если возможно - с операционными, поведенческими испытаниями) внешние критерии адекватности грамматик. Во-вторых, мы должны охарактеризовать строение грамматик в общей и явной форме так, чтобы можно было реально предложить грамматики этого типа для конкретных языков. В-третьих, необходимо анализировать и определить понятие простоты, которым мы собираемся пользоваться при выборе между грамматиками, каждая из которых имеет требуемую форму. По выполнении последних двух задач мы в состоянии сформулировать общую теорию лингвистической структуры, в которой такие понятия, как «фонема в Ь», «группа в Ь», «трансформация в Ь», определяются для произвольного языка Ь в терминах физических и дистрибутивных свойств высказываний Ь и формальных свойств грамматик Ь 82 . Например, мы определим множество фонем Ь как множество элементов, имеющих известные физические и дистрибутивные свойства и выступающих в простейшей из грамматик, предложенных для Ь. Имея такую теорию, можно попытаться построить грамматики для реальных языков и решить затем, удовлетворяют ли простейшие из грамматик, предлагаемые нами (т. е. грамматики, которые мы обязаны выбрать согласно общей теории), внешним условиям адекватности. Мы должны продолжать пересматривать наши понятия простоты и характеристики форм грамматик до тех пор, пока грамматики, отобранные в соответствии с теорией, не будут удовлетворять внешним условиям 83 . Заметим, что эта теория не может подсказать нам, как реально приступить к построению грамматики данного

82 Лингвистическая теория формулируется, таким образом, на языке, который является метаязыком по отношению к языку, на котором написаны грамматики, и на метаметаязыке по отношению к языку, для которого построена грамматика.

88 В действительности в ходе исследования мы можем пересмотреть также критерии адекватности. Это значит, мы можем решить, что некоторые из соответствующих испытаний не применимы к грамматическим явлениям. Предмет теории не вполне определен в начале исследования. Он определяется частично в меру возможности дать организованное и систематическое описание некоторой области явлений.

языка, исходя из всей совокупности высказываний. Однако благодаря ей мы можем решить, как оценить такую грамматику; эта теория должна, таким образом, дать нам возможность выбрать между двумя предложенными грамматиками.

В предыдущих разделах настоящего исследования мы имели дело со второй из упомянутых трех задач. Мы предполагали, что множество грамматически правильных предложений английского языка задано и что существует некоторое понятие простоты, и старались решить, какого рода грамматика будет точно порождать грамматически правильные предложения некоторым простым способом. Формулируя это несколько иными словами, мы отметили выше, что одно из понятий, которое необходимо определить в общей лингвистической теории, есть «предложение в Ь». Исходными для определения должны быть такие понятия, как «наблюденное высказывание в Ь», «простота грамматики Ь» и т. п. В соответствии со сказанным общая теория имеет дело с разъяснением отношения между множеством грамматически правильных предложений и множеством наблюденных предложений. Наше изучение структуры первого множества - это подготовительное исследование, исходящее из допущения, что, прежде чем мы сможем ясно охарактеризовать указанное отношение, мы должны знать гораздо больше о формальных свойствах этих множеств.

Ниже, в § 7, мы продолжим рассмотрение сравнительной сложности различных способов описания структуры английского языка. В частности, мы коснемся вопроса о том, упростится ли грамматика в целом в том случае, если мы отнесем некоторый класс предложений к числу ядерных или если будем считать их полученными посредством трансформаций. Этим путем мы придем к определенным заключениям относительно структуры английского языка, В § 8 мы покажем, что существует независимое свидетельство в пользу нашего метода выбора, т. е. что более простые грамматики удовлетворяют определенным внешним условиям адекватности, тогда как более сложные грамматики, где иначе решен вопрос об отнесении предложений к ядру, таким условиям не удовлетворяют. Полученные результаты, однако, остаются всего лишь правдоподобными до тех пор, пока мы не дадим строгого определения используемого нами понятия простоты. Я думаю, что такое определение можно дать, но это не входит в задачу настоящей монографии. Тем не менее ясно, что при любом разумном определении «простоты грамматики» большинство суждений об относительной сложности, к которым мы придем ниже, останется в силе 8 \

Заметим, что простота есть системный критерий; единственное окончательное мерило для оценки - это простота системы в целом. При рассмотрении частных случаев мы можем фиксировать лишь, насколько то или иное решение влияет на общую сложность. Такой критерий может быть только приблизительным, поскольку в результате упрощения одной части грамматики могут усложниться другие ее части. Другими словами, если выяснится, что упрощение одной части грамматики ведет к соответствующему упрощению других частей, мы вправе надеяться, что находимся на правильном пути. Ниже мы попытаемся показать, что как раз простейший трансформационный анализ одного класса предложений весьма часто прокладывает путь к более простому анализу других классов.

Короче говоря, никоим образом не следует останавливаться на способе получения грамматики, степень простоты которой определена, например, на том, как можно получить разложение глагольной группы, приведенное в § 5.3. Вопросы подобного рода не имеют отношения к программе исследования, изложенной выше. Можно прийти к грамматике с помощью интуиции, проб, всякого рода вспомогательных методологических средств, на основании предыдущего опыта и т. п. Без сомнения, можно дать систематическое описание многих полезных процедур анализа, но навряд ли удастся сформулировать их достаточно строго, исчерпывающе и просто, чтобы именовать все это практичной и автоматической процедурой открытия. Так или иначе данная проблема выходит за рамки настоя-

34 См. мою работу «The logical structure of linguistic theory», где рассматриваются методы оценки грамматик в терминах формальных свойств простоты.

Мы не отрицаем в данном конкретном случае полезности даже частично адекватных процедур построения. Они могут дать лингвисту-практику ценное вспомогательное средство, а также привести к небольшому набору грамматик, среди которых затем мож* но выбрать лучшие. Существо нашей позиции заключается в том, что лингвистическая теория не должна отождествляться со справочником полезных процедур и не следует ожидать от нее, что она предоставит нам автоматические процедуры открытия грамматик.

щего исследования. Наша конечная цель - дать объективный и формальный метод выбора грамматики и сравнения ее с другими предложенными грамматиками. Нас интересует, таким образом, описание форм грамматик (или, что то же самое, природы лингвистической структуры) и изучение эмпирических последствий принятия определенной модели лингвистической структуры, а не указания, как в принципе можно прийти к грамматике того или иного языка.

6.2. Как скоро мы отказываемся от всякого намерения найти практичную процедуру открытия грамматик, многие проблемы, которые были предметом горячей методоло* гической дискуссии, попросту снимаются. Рассмотрим проблему независимости уровней. Справедливо указывалось, что если морфемы определяются через фонемы и одновременно фонемный анализ связан с морфологическими соображениями, то лингвистическая теория сходит на нет в силу логического круга. Однако эта взаимозависимость уровней не обязательно должна привести к кругу. В данном случае можно задать «предположительное множество фонем» и «предположительное множество морфем» и определить отношение совместимости, существующее между предположительными множествами фонем и пред-лоложительными множествами морфем. Тогда мы сможем определить пару, состоящую из множества фонем и множества морфем, для данного языка как совместимую пару, состоящую из предположительного множества фонем и предположительного множества морфем. Наше отношение совместимости будет частично базироваться на соображениях простоты, т. е. мы сможем определять фонемы и морфемы языка как предположительные фонемы и морфемы, которые, между прочим, в совокупности приведут к самой простой грамматике. Таким образом, мы получаем совершенно прямой путь определения взаимозависимых уровней, не впадая в ошибку круга. Разумеется, все это еще не дает ответа на вопрос, как найти фонемы и морфемы прямым, автоматическим путем. Но и никакая другая фонемная или морфологическая теория в действительности не ответит на этот прямой вопрос, и мало оснований полагать, что на него вообще можно ответить сколько-нибудь содержательным образом. Во всяком случае, если мы поставим себе более скромную цель к потребуем только разработки процедуры вцбора грамматик, то останется мало оснований возражать против смешения уровней и нетрудно будет избежать круга при определении взаимозависимых уровней 35 .

Многие проблемы морфемного анализа также получают совершенно простое решение, если мы примем общее направление, охарактеризованное выше. Пытаясь разработать процедуры открытия грамматик, мы естественным образом приходим к необходимости рассматривать морфемы как классы последовательностей фонем, т. е. как единицы, имеющие конкретный фонемный «состав» в некотором совершенно буквальном смысле. Это ведет к помехам в таких общеизвестных случаях, как английское took /tuk/, где

85 См. Z. S. H а r r i s, Methods in structural linguistics , Chicago , 1951 (напр., Приложение к 7.4, Приложение к 8.2, гл. 9, 12), где приводятся примеры процедур, ведущих к взаимозависимым уровням. Я думаю, что возражение Фаулера против морфологических процедур Хэрриса (ср. «Language», 28, 1952, р. 504-509) можно без труда опровергнуть, если сформулировать, не впадая в круг, предложенную здесь процедуру. Ср . С . F. H о с k e t t, A manual of phonology (Memoir 11, Indiana University Publications в «Anthropology an Linguistics»), Baltimore, 1955; e г о ж e, Two fundamental problems in phonemics, «Studies in Linguistics», 7, 1949, p. 33; R. Jakobson, The phonemic and grammatical aspects of language and their interrelation (Proceedings of the Sixth International congress of linguists,5-18, Paris, 1948); K. L. P i k e, Grammatical prerequisites to phonemic analysis, «Word», 3, 1947, p. 155-172; его же , More on grammatical prerequisites, «Word», 8, 1952, p. 106-121, где обсуждается проблема взаимозависимости уровней . См . также N. С h о m s k у , M. H а 1 1 e, F. L u k о f f, On accent and juncture in English («For Roman Jakobson», "s-Gravenhage, 1956, p. 65-80).

Бар - Хиллел утверждает в «Logical syntax and semantics» ( см . «Language», 30, 1954, p. 230-237), что предложения Пайка можно формализовать с помощью рекурсивных определений. Он не обосновывает этого утверждения подробно; что до меня, то я считаю, что этот путь вряд ли приведет к успеху. Кроме того, если удовлетвориться процедурой выбора грамматик, то можно построить взаимозависимые уровни, пользуясь только прямыми определениями, как мы только что видели.

Проблему взаимозависимости фонемного и морфемного уровней не следует смешивать с вопросом о том, необходима ли морфологическая информация для того, чтобы читать фонемную транскрипцию. Даже если считать морфологические соображения имеющими отношение к определению фонем языка, может тем не менее оказаться, что фонемная транскрипция дает полный набор «правил чтения» вне зависимости от других уровней. Ср. N . С h о m s k у, M. Hal le, F. L u k о f f , On accent and juncture in English («For Roman Jakobson», "s-Gravenhage, 1956, p. 65-80), где рассматривается этот вопрос и приводятся примеры.

трудно, не прибегая к искусственности, связать какую бы то ни было часть слова с морфемой прошедшего времени, присутствующей в виде jtl в walked /wokt/, а также в виде /d/ в framed /îreymd/ и т. д. Можно избежать всех этих проблем, рассматривая морфологию и фонологию как два различных, но взаимозависимых уровня представления, связанных в грамматике посредством морфофонемных правил типа (19). Так, took представляется на морфологическом уровне в виде take+past, подобно тому как walked можно воспринимать в виде walk+past. Морфофонем-ные правила (19 II) и (19 V), соответственно, превращают эти цепочки морфем в /tuk/ и /wokt/. Единственная разница между этими двумя случаями состоит в том, что (19 V) является гораздо более общим цравилом, чем (19 II) 36 . Если мы откажемся от мысли, что более высокие уровни в буквальном смысле слова построены из элементов более низких уровней (а я думаю, что мы должны это сделать), то станет куда более естественным рассматривать даже такие абстрактные системы представления, как трансформационная структура (где каждое высказывание представляется последовательностью трансформаций, посредством которых оно получается из терминальной цепочки грамматики непосредственно составляющих), в качестве лингвистического уровня.

86 Хоккет дает весьма ясное изложение этого подхода к уровням в «A manual of phonology», 1955, p. 15. В «Two models of grammatical description» (cm . «Linguistics Todayx=«Word», 10, 1954, p. 210- 233) Хоккет отбрасывает решение, весьма сходное с тем, которое только что было предложено, на том основании, что «took и take частично сходны по фонемному виду, точно так же как baked и bake; они сходны также по значению; этого факта нельзя упускать из виду» (стр. 224). Но сходство значений не упускается из виду при нашей формулировке, поскольку морфема past налицо в морфемном представлении как слова took «взял», так и слова baked «пек». Сходство фонемного вида также может быть обнаружено при данной формулировке морфофонемного правила, которое превращает take+past в /tuk/. Без сомнения, в реальной морфемной системе мы сформулируем это правило в виде: еу -> u в контексте t - k-\-past. Это позволит нам упростить грамматику посредством обобщения, которое обнаружит параллели между take «взять» - took «взял», shake «трясти» - shook «тряс», forsake «покинуть» - forsoo к «покинул» и в более общем случае между stand «стоять» - stood «стоял» и т. п.

В действительности, становясь на ту точку зрения, что уровни взаимозависимы, или принимая концепцию лингвистических уровней как абстрактных систем представления, связанных между собой только общими правилами, мы вовсе не оказываемся вынужденными оставить всякую надежду найти практичные процедуры открытия грамматик. И все же, по-моему, не подлежит сомнению, что сопротивление смешению уровней, равно как и мысль, что каждый уровень в буквальном смысле слова строится из элементов более низкого уровня, имеют источником стремление разработать процедуры открытия грамматик. Если мы откажемся от этой цели и будем проводить ясное различие между справочником полезных эвристических процедур и теорией лингвистической структуры, то останется мало оснований отстаивать любую из этих довольно шатких позиций.

Многие общепринятые точки зрения окажутся несостоятельными, если мы сформулируем наши цели предложенным выше образом. Так, утверждают иногда, что работа в области синтаксической теории в настоящее время преждевременна, поскольку многие проблемы, возникающие на более низком уровне фонетики и морфологии, не решены. Совершенно справедливо, что высшие уровни лингвистического описания зависят от результатов, полученных на низших уровнях. Однако в определенном, вполне разумном смысле, верно также и обратное. Выше мы видели, например, что было бы абсурдным или даже безнадежным устанавливать принципы построения предложений в терминах фонем или морфем, однако только разработка таких высших уровней, как уровень непосредственно составляющих, показывает нам, что нет смысла предпринимать эту тщетную попытку на низших уровнях 37 . Подобным же образом мы утверждали, что описание структуры предложения через анализ по непосредственно составляющим теряет силу вне определенных границ. Однако только разработка еще более абстрактного уровня трансформаций может подготовить почву для разработки более простой и адекватной методики анализа по непосредственно составляющим в более узких границах.

87 См. N. Chomsky, M. Halle, F. L u k о f f, On accent and juncture in English («For Roman Jakobson», "s-Gravenhage, 1956, p. 65-80), где рассматриваются явления на всех высших уровнях (включая морфологию, непосредственно составляющие и трансформации), связанные с выбором того или иного фонемного анализа.

Грамматика языка - это сложная система с многочисленными и разнообразными связями между ее частями. Для исчерпывающей разработки одной части зачастую полезно или даже необходимо иметь некоторую картину системы в целом. Итак, я думаю, что мнение, будто синтаксическая теория должна ожидать решения проблем фонологии и морфологии, совершенно несостоятельно и не зависит от того, занимаемся ли мы проблемой процедур открытия или нет. Однако я уверен, что это мнение питается ложной аналогией между порядком разработки лингвистической теории и предполагаемой очередностью операций при открытии грамматической структуры.

В 50-е годы наметился кризис структурной лингвистики, в чем-то сходный с кризисом сравнительно-исторического языкознания в начале XX в. Особенно очевидным он стал в науке США, где господствовал дескриптивизм. Безусловно, расширялся круг исследуемых языков, стали обнаруживаться первые успехи в области автоматизации обработки языковой информации (казавшиеся тогда значительнее, чем они были на самом деле). Однако наметился кризис метода. Детально разработанные процедуры сегментации и дистрибуции бывали полезны на определенных шагах фонологического и морфологического анализа, но для решения других проблем эти процедуры мало что давали, а альтернатив у дескриптивной лингвистики не было.

В такой ситуации, как обычно бывает в подобных случаях, наблюдались две точки зрения. Одна из них признавала закономерность сложившейся ситуации. Впоследствии Н. Хомский в начале книги «Язык и мышление» писал, что и он поначалу так думал: «Будучи студентом, я испытывал чувство тревоги по поводу того факта, что, как казалось, основные проблемы в избранной области были разрешены и единственное, что оставалось, это оттачивать и совершенствовать достаточно ясные технические приемы лингвистического анализа и применять их к более широкому языковому материалу». Конечно, далеко не все испытывали по этому поводу чувство тревоги. Многих устраивала возможность работать по установившимся стандартам (точно так же и в начале XX в. большинство компаративистов, занятых конкретными реконструкциями, просто не видели проблемы в том, что теория перестала развиваться). К тому же казалось, что те проблемы, которые еще оставались, скоро будут разрешены с помощью начинавших тогда появляться электронно-вычислительных машин.

Однако те лингвисты, у которых сохранялось «чувство тревоги», все более приходили к выводу о необходимости отойти от догм дескриптивистского подхода. К числу попыток найти ему альтернативу следует рассматривать и упоминавшуюся в предыдущей главе лингвистику универсалий, и поиски в области синтеза дескриптивизма с идеями Э. Сепира (Ч. Хоккетт, Ю. Найда и др.). Даже столь ортодоксальный дескриптивист, как З. Харрис, стремился расширить традиционную проблематику, перенеся исследования в область синтаксиса, для которой явно было недостаточно правил сегментации и дистрибуции. З. Харрис начал разрабатывать еще один класс процедур, получивший название трансформаций. Имелось в виду установление по строгим правилам отношений между формально разными синтаксическими конструкциями, имеющими в той или иной степени общее значение (активная конструкция и соответствующая ей пассивная и т. д.). Такого рода отношения было весьма трудно исследовать в рамках антименталистского подхода дескриптивизма. И, видимо, не случайно, что именно внутри данного ответвления дескриптивной лингвистики сложилась новая научная парадигма.

Ее создателем не только в США, но и за их пределами достаточно единодушно признается американский лингвист Ноам Хомский (Чомски) (р. 1928). Он был учеником З. Харриса, и первые его работы (по фонологии иврита) выполнялись в рамках дескриптивизма. Затем он вслед за своим учителем начал заниматься проблемой трансформаций и в рамках трансформационной теории выпустил свою первую книгу «Синтаксические структуры» (1957), после которой сразу получил широкую известность в своей стране и за рубежом (русский перевод издан в 1962 г. во втором выпуске «Нового в лингвистике»). Уже в этой работе, где автор еще не до конца вышел за рамки дескриптивизма, проявились принципиально новые идеи. В дальнейшем было принято считать исходной точкой появления генеративной (порождающей) лингвистики именно 1957 г., год выхода в свет «Синтаксических структур».

Принципиально новым было даже не столько обращение к проблемам синтаксиса, второстепенным для большинства дескриптивистов, сколько отход от сосредоточения на процедурах описания языка, выдвижение на первый план проблемы построения общей теории. Как уже говорилось, дескриптивисты считали языковые системы с трудом поддающимися общим правилам, универсален для них прежде всего был метод обнаружения этих систем. Не то у Н. Хомского: «Синтаксис - учение о принципах и способах построения предложений. Целью синтаксического исследования данного языка является построение грамматики, которую можно рассматривать как механизм некоторого рода, порождающий предложения этого языка. В более широком плане лингвисты стоят перед проблемой определения глубоких, фундаментальных свойств успешно действующих грамматик. Конечным результатом этих исследований должна явиться теория лингвистической структуры, в которой описательные механизмы конкретных грамматик представлялись бы и изучались абстрактно, без обращения к конкретным языкам». Начиная с этой ранней работы у Н. Хомского выделяется центральное для него понятие лингвистической теории, объясняющей свойства «языка вообще». Это понятие всегда было основополагающим для Н. Хомского при том, что конкретные свойства теории у него сильно менялись на протяжении нескольких десятилетий.

В «Синтаксических структурах» теория понималась еще достаточно узко: «Под языком мы будем понимать множество (конечное или бесконечное) предложений, каждое из которых имеет конечную длину и построено из конечного множества элементов… Основная проблема лингвистического анализа языка состоит в том, чтобы отделить грамматически правильные последовательности, которые являются предложениями языка L, от грамматически неправильных последовательностей, которые не являются предложениями языка L, и исследовать структуру грамматически правильных последовательностей. Грамматика языка L представляет собой, таким образом, своего рода механизм, порождающий все грамматически правильные последовательности L и не порождающий ни одной грамматически неправильной». Однако при этом уже делается важный шаг, резко уводивший концепцию Н. Хомского в сторону от постулатов дескриптивизма: под «грамматически правильными предложениями» понимаются предложения, «приемлемые для природного носителя данного языка». Если для З. Харриса интуиция носителя языка - лишь дополнительный критерий, в принципе нежелательный, но позволяющий сократить время исследования, то Н. Хомский ставит вопрос иначе: «Для целей настоящего рассмотрения мы можем допустить интуитивное знание грамматически правильных предложений английского языка и затем поставить вопрос: какого рода грамматика способна выполнять работу порождения этих предложений эффективным и ясным способом? Мы сталкиваемся, таким образом, с обычной задачей логического анализа некоторого интуитивного понятия, в данном случае - понятия „грамматической правильности в английском языке“ и в более широком плане „грамматической правильности“ вообще».

Итак, задача грамматики не в процедуре открытия речевых регулярностей, а в моделировании деятельности носителя языка. Важно и сосредоточение Н. Хомского на английском языке, сохранившееся и в последующих его работах и составлявшее резкий контраст со стремлением дескриптивистов к охвату все большего числа «экзотических» языков. Речь шла не об интуитивном знании носителя неизвестного или малоизвестного исследователю языка, а об интуиции самого исследователя. Снова лингвист объединялся с информантом и реабилитировалась интроспекция. Впрочем, Н. Хомский исходил из того, что на первом этапе достаточно довольно грубого выделения «определенного числа ясных случаев» несомненных предложений и несомненных «непредложений», а промежуточные случаи должна анализировать сама грамматика. Но, кстати, так обстояло дело и в традиционной лингвистике при выделении слов, частей речи и т. д. На основе интуиции выделяются несомненные слова, которые делятся на несомненные классы, а затем вводятся критерии, позволяющие анализировать не вполне ясные для интуиции случаи (правила слитного и раздельного написания не и ни, трактовка «категорий состояния» по Л. В. Щербе вроде надо и т. д.).

Как подчеркивал Н. Хомский, «множество грамматически правильных предложений не может отождествляться с какой бы то ни было совокупностью высказываний, полученной тем или иным лингвистом в его полевой работе… Грамматика отражает поведение носителя языка, который на базе своего конечного и случайного языкового опыта в состоянии произвести и понять бесконечное число новых предложений». В число грамматически правильных должны попасть не только предложения реально никогда не произносившиеся, но и вообще странные с точки зрения их семантики, хотя не нарушающие грамматические правила предложения. Н. Хомский приводит знаменитый пример Colourless green ideas sleep furiously «Безцветные зеленые идеи спят яростно». Если же изменить порядок слов Furiously sleep ideas green colourless, то мы получим столь же бессмысленное, но грамматически неправильное предложение с нарушенными правилами словопорядка. Следовательно, для выявления грамматической правильности статистические критерии непригодны. Нужны структурные критерии, вводимые, согласно Н. Хомскому, через формальное правило.

В «Синтаксических структурах» Н. Хомский еще исходил из идеи об автономности синтаксиса и его независимости его от семантики, следуя за З. Харрисом. Позднее он пересмотрел это положение.

Новый этап развития концепции Н. Хомского связан с книгами «Аспекты теории синтаксиса» (1965) и «Язык и мышление» (1968). В 1972 г. обе они были изданы по-русски. Первая книга - последовательное изложение порождающей модели, во второй Н. Хомский, почти не пользуясь формальным аппаратом, рассуждает о содержательной стороне своей теории.

Основная цель теории формулируется в «Аспектах теории синтаксиса» примерно так же, как в более ранней книге; «Работа посвящена синтаксическому компоненту порождающей грамматики, а именно правилам, которые определяют правильно построенные цепочки минимальных синтаксически функционирующих единиц… и приписывают различного рода структурную информацию как этим цепочкам, так и цепочкам, которые отклоняются от правильности в определенных отношениях». Но при этом Н. Хомский, по-прежнему претендуя на построение модели деятельности реального носителя языка, уточняет свое понимание этой деятельности, вводя важные понятия компетенции (competence) и употребления (performance).

Н. Хомский указывает: «Лингвистическая теория имеет дело, в первую очередь, с идеальным говорящим-слушающим, существующим в совершенно однородной речевой общности, который знает свой язык в совершенстве и не зависит от таких грамматически несущественных условий, как ограничения памяти, рассеянность, перемена внимания и интереса, ошибки (случайные или закономерные) в применении своего знания языка при его реальном употреблении. Мне представляется, что именно такова была позиция основателей современной общей лингвистики, и для ее пересмотра не было предложено никаких убедительных оснований…

Мы проводим фундаментальное различие между компетенцией (знанием своего языка говорящим-слушающим) и употреблением (реальным использованием языка в конкретных ситуациях). Только в идеализированном случае, описанном в предыдущем абзаце, употребление является непосредственным отражением компетенции. В действительности же оно не может непосредственно отражать компетенцию. Запись естественной речи показывает, сколь многочисленны в ней обмолвки, отклонения от правил, изменения плана в середине высказывания и т. п. Задачей лингвиста, как и ребенка, овладевающего языком, является выявить из данных употребления лежащую в их основе систему правил, которой овладел говорящий-слушающий и которую он использует в реальном употреблении… Грамматика языка стремится к тому, чтобы быть описанием компетенции, присущей идеальному говорящему-слушающему».

Разграничение компетенции и употребления имеет определенное сходство с восходящим к Ф. де Соссюру разграничениям языка и речи. И структурная лингвистика занималась выявлением «системы правил» из «данных употребления». Однако Н. Хомский, не отрицая такого сходства, указывает, что компетенция - не то же самое, что язык в соссюровском смысле: если последний - «только систематический инвентарь единиц» (точнее, единиц и отношений между ними), то компетенция динамична и представляет собой «систему порождающих процессов». Если структурная лингвистика с той или иной степенью последовательности отвлекалась от ментализма, то теория, отстаиваемая Н. Хомским, получившая в истории науки название порождающей (генеративной), «является менталистской, так как она занимается обнаружением психической реальности, лежащей в основе реального поведения».

Как указывает Н. Хомский, «полностью адекватная грамматика должна приписывать каждому из бесконечной последовательности предложений структурное описание, показывающее, как это предложение понимается идеальным говорящим-слушающим. Это традиционная проблема описательной лингвистики, и традиционные грамматики дают изобилие информации, имеющей отношение к структурным описаниям предложений. Однако при всей их очевидной ценности эти традиционные грамматики неполны в том отношении, что они оставляют невыраженными многие основные регулярности языка, для которого они созданы. Этот факт особенно ясен на уровне синтаксиса, где ни одна традиционная или структурная грамматика не идет далее классификации частных примеров и не доходит до стадии формулирования порождающих правил в сколько-нибудь значительном масштабе». Итак, нужно сохранить традиционный подход, связанный с разъяснением языковой интуиции, однако он должен быть дополнен формальным, заимствованным из математики аппаратом, позволяющим выявить строгие синтаксические правила.

Особенно важны для Н. Хомского идеи, выдвигавшиеся учеными XVII - начала XIX вв., от «Грамматики Пор-Рояля» до В. Гумбольдта включительно. Эти ученые, как отмечает Н. Хомский, особо подчеркивали «творческий» характер языка: «Существенным качеством языка является то, что он представляет средства для выражения неограниченного числа мыслей и для реагирования соответствующим образом на неограниченное количество новых ситуаций» (отметим, впрочем, что на это свойство языка обращали внимание и ученые более позднего времени, см. слова Л. В. Щербы об активности процессов говорения и понимания). Однако наука XVII–XIX вв. не имела никаких формальных средств для описания творческого характера языка. Теперь же можно «попытаться дать эксплицитную формулировку существа „творческих“ процессов языка».

Подробнее на концепциях «Грамматики Пор-Рояля» и В. Гумбольдта Н. Хомский останавливается в книге «Язык и мышление». Эта книга представляет собой издание трех лекций, прочитанных в 1967 г. в Калифорнийском университете. Каждая лекция имела заглавие «Вклад лингвистики в изучение мышления» с подзаголовками «Прошлое», «Настоящее» и «Будущее».

Уже в первой лекции Н. Хомский решительно расходится с традицией дескриптивизма и структурализма в целом, определяя лингвистику как «особую ветвь психологии познания». Оставленный в стороне большинством направлений лингвистики первой половины XX в. вопрос «Язык и мышление» вновь был поставлен в центр проблематики языкознания.

Главные объекты критики в данной книге - структурная лингвистика и бихевиористская психология (к тому времени уже преодолевавшаяся американскими психологами). Обе концепции признаются Н. Хомским «неадекватными в фундаментальном отношении». В их рамках невозможно изучать языковую компетенцию. «Умственные структуры не являются просто „тем же самым, только поболее в количественном отношении“, и качественно отличаются» от сетей и структур, разработанных в дескриптивизме и бихевиоризме. И это «связано не со степенью сложности, а, скорее, с качеством сложности». Н. Хомский отвергает сформулированную, по его мнению, Ф. де Соссюром концепцию, «согласно которой единственно правильными методами лингвистического анализа являются сегментация и классификация» и вся лингвистика сводится к моделям парадигматики и синтагматики лингвистических единиц. К тому же Ф. де Соссюр ограничивал систему языка в основном звуками и словами, исключая из нее «процессы образования предложений», что приводило к особой неразработанности синтаксиса у большинства структуралистов.

Н. Хомский, разумеется, не отрицает значения ни «замечательных успехов сравнительной индоевропеистики» XIX в., ни достижений структурной лингвистики, которая «подняла точность рассуждений о языке на совершенно новый уровень». Но для него неприемлема «убогая и совершенно неадекватная концепция языка, выраженная Уитни и Соссюром и многими другими».

Более высоко он оценивает идеи «Грамматики Пор-Рояля» и других исследований XVI–XVIII вв., которые он относит к «картезианской лингвистике» (у Н. Хомского есть даже специальная книга «Картезианская лингвистика», изданная в 1966 г.). Исторически это название не вполне точно, так как термин «картезианский» означает «связанный с учением Р. Декарта», а многие идеи об универсальных свойствах языка появились раньше. Однако главное, разумеется, не в этом. Важно, что и в философии Р. Декарта, и в теоретических рассуждениях лингвистов XVI–XVIII вв. Н. Хомский обнаружил идеи, созвучные собственным.

Универсальные грамматики типа «Грамматики Пор-Рояля» Н. Хомский оценивает как «первую действительно значительную общую теорию лингвистической структуры». В этих грамматиках «на первый план выдвигалась… проблема объяснения фактов использования языка на основе объяснительных гипотез, связанных с природой языка и, в конечном счете, с природой человеческого мышления». Н. Хомский подчеркивает, что их авторы не проявляли особого интереса к описанию конкретных фактов (что применительно к «Грамматике Пор-Рояля» не вполне верно), для них главным было построение объяснительной теории. Отмечается и интерес авторов «Грамматики Пор-Рояля» к синтаксису, нечастый для лингвистики прошлого, преимущественно сосредоточенной на фонетике и морфологии.

Н. Хомский уделяет особое внимание знаменитому анализу фразы Невидимый бог создал видимый мир в «Грамматике Пор-Рояля». По его мнению, здесь в отличие от большинства направлений лингвистики XIX и первой половины XX в. проводилось разграничение поверхностной и глубинной структур, одно из важнейших разграничений в концепции Н. Хомского. В данном примере поверхностная структура, которая «соответствует только звуковой стороне - материальному аспекту языка», представляет собой одно предложение. Однако имеется и глубинная структура, «которая прямо соответствует не звуку, а значению»; в данном примере К. Арно и А. Ланс л о выделяли три суждения - «бог невидим», «бог создал мир», «мир видим»; согласно Н. Хомскому, эти три суждения и есть в данном случае глубинная мыслительная структура. Безусловно, как уже отмечалось в главе о «Грамматике Пор-Рояля», Н. Хомский модернизирует взгляды своих предшественников, однако перекличка идей здесь несомненно есть.

Как пишет Н. Хомский, «глубинная структура соотносится с поверхностной структурой посредством некоторых мыслительных операций, в современной терминологии, посредством грамматических трансформаций». Здесь американский лингвист включил в свою теорию первоначально главный ее компонент, унаследованный от концепции З. Харриса. Далее говорится: «Каждый язык может рассматриваться как определенное отношение между звуком и значением. Следуя за теорией Пор-Рояля до ее логического завершения, мы должны сказать тогда, что грамматика языка должна содержать систему правил, характеризующую глубинные и поверхностные структуры и трансформационное отношение между ними и при этом - если она нацелена на то, чтобы охватить творческий аспект использования языка - применимую к бесконечной совокупности пар глубинных и поверхностных структур».

В связи с идеей о творческом характере языка Н. Хомский использует и близкие ему стороны концепции В. фон Гумбольдта: «Как писал Вильгельм фон Гумбольдт в 1830-х годах, говорящий использует бесконечным образом конечные средства. Его грамматика должна, следовательно, содержать конечную систему правил, которая порождает бесконечно много глубинных и поверхностных структур, связанных друг с другом соответствующим образом. Она должна также содержать правила, которые соотносят эти абстрактные структуры с определенными репрезентациями в звуке и в значении - репрезентациями, которые, предположительно, состоят из элементов, принадлежащих, соответственно, универсальной фонетике и универсальной семантике. По существу, такова концепция грамматической структуры, как она развивается и разрабатывается сегодня. Ее корни следует, очевидно, искать в той классической традиции, которую я здесь рассматриваю, и в тот период были исследованы с некоторым успехом ее основные понятия». Под «классической традицией» здесь понимается наука о языке начиная с Санчеса (Санкциуса), писавшего еще в XVI в., и кончая В. фон Гумбольдтом. Лингвистика же более позднего времени, по мнению Н. Хомского, «ограничивается анализом того, что я назвал поверхностной структурой». Такое утверждение не вполне точно: уже традиционное представление о пассивных конструкциях основывается на идее об их «глубинной» равнозначности активным. В лингвистике первой половины XX в. существовали и концепции, так или иначе развивавшие идеи авторов «Грамматики Пор-Рояля» о «трех суждениях в одном предложении»: таковы упоминавшиеся концепции «понятийных категорий» датского ученого О. Есперсена и советского языковеда И. И. Мещанинова. Тем не менее безусловно лингвистика, сосредоточенная на проблеме «Как устроен язык?», основное внимание уделяла анализу языковой формы, то есть поверхностной структуры, в терминологии Н. Хомского.

Из цитат, приведенных в предыдущем абзаце, видно и то, что Н. Хомский в работах 60-х гг. пересмотрел первоначальное игнорирование семантики. Хотя синтаксический компонент по-прежнему занимал в его теории центральное место, введение понятия глубинной структуры не могло не быть связано с семантизацией теории. Поэтому в грамматику, помимо синтаксических порождающих правил, включаются, с одной стороны, «правила репрезентации» между синтаксисом и «универсальной семантикой», с другой стороны, аналогичные правила в отношении «универсальной фонетики».

В лекции «Настоящее» Н. Хомский обсуждает современное (на 1967 г.) состояние проблемы соотношения между языком и мышлением. Здесь он подчеркивает, что «относительно природы языка, его использования и овладения им могут быть высказаны заранее лишь самые предварительные и приблизительные гипотезы». Система правил, соотносящих звук и значение, которой пользуется человек, пока недоступна прямому наблюдению, а «лингвист, строящий грамматику языка, фактически предлагает некоторую гипотезу относительно этой заложенной в человеке системы». При этом, как уже говорилось выше, лингвист старается ограничиться изучением компетенции, отвлекаясь от других факторов. Как указывает Н. Хомский, хотя и «нет оснований отказываться также от изучения взаимодействия нескольких факторов, участвующих в сложных умственных актах и лежащих в основе реального употребления, но такое изучение вряд ли может продвинуться достаточно далеко, пока нет удовлетворительного понимания каждого из этих факторов в отдельности».

В связи с этим Н. Хомский определяет условия, при которых грамматическую модель можно считать адекватной: «Грамматика, предлагаемая лингвистом, является объяснительной теорией в хорошем смысле этого термина; она дает объяснение тому факту, что (при условии упомянутой идеализации) носитель рассматриваемого языка воспринимает, интерпретирует, конструирует или использует конкретное высказывание некоторыми определенными, а не какими-то другими способами». Возможны и «объяснительные теории более глубокого характера», определяющие выбор между грамматиками. Согласно Н. Хомскому, «принципы, которые задают форму грамматики и которые определяют выбор грамматики соответствующего вида на основе определенных данных, составляют предмет, который мог бы, следуя традиционным терминам, быть назван „универсальной грамматикой“. Исследование универсальной грамматики, понимаемой таким образом, - это исследование природы человеческих интеллектуальных способностей… Универсальная грамматика, следовательно, представляет собой объяснительную теорию гораздо более глубокого характера, чем конкретная грамматика, хотя конкретная грамматика некоторого языка может также рассматриваться как объяснительная теория».

На основании сказанного выше Н. Хомский сопоставляет задачи лингвистики языка и лингвистики языков: «На практике лингвист всегда занят исследованием как универсальной, так и конкретной грамматики. Когда он строит описательную, конкретную грамматику одним, а не другим способом на основе имеющихся у него данных, он руководствуется, сознательно или нет, определенными допущениями относительно формы грамматики, и эти допущения принадлежат теории универсальной грамматики. И наоборот, формулирование им принципов универсальной грамматики должно быть обосновано изучением их следствий, когда они применяются в конкретных грамматиках. Таким образом, лингвист занимается построением объяснительных теорий на нескольких уровнях, и на каждом уровне существует ясная психологическая интерпретация для его теоретической и описательной работы. На уровне конкретной грамматики он пытается охарактеризовать знание языка, определенную познавательную систему, которая была выработана - причем, конечно, бессознательно - нормальным говорящим-слушающим. На уровне универсальной грамматики он пытается установить определенные общие свойства человеческого интеллекта».

Сам Н. Хомский на всех этапах своей деятельности занимался исключительно построением универсальных грамматик, используя в качестве материала английский язык; вопрос о разграничении универсальных свойств языка и особенностей английского языка его интересовал мало. Однако очень скоро, уже с 60-х гг., появилось большое количество порождающих грамматик конкретных языков (или их фрагментов), в том числе для таких языков, как японский, тайский, тагальский и др. При этом центральным и с трудом поддающимся решению вопросом в этих грамматиках оказался вопрос о том, какие явления того или иного языка следует относить к глубинной структуре, а какие считать лишь поверхностными. Ожесточенные споры на этот счет не давали однозначного результата, однако в их ходе были по-новому или вообще впервые описаны многие явления конкретных языков, в том числе семантические, и впервые объектом систематического внимания лингвистов стало то, что Л. В. Щерба называл «отрицательным языковым материалом»: изучали не только как можно сказать, но и как нельзя сказать.

В главе «Будущее» Н. Хомский вновь возвращается к вопросу об отличии своей концепции от структурализма и бихевиоризма. Для него неприемлем «воинствующий антипсихологизм», свойственный в 20- 50-е гг. XX в. не только лингвистике, но и самой психологии, которая вместо мышления изучала поведение человека. По мнению Н. Хомского, «это подобно тому, как если бы естественные науки должны были именоваться „науками о снятии показаний с измерительных приборов“». Доведя такой подход до предела, бихевиористская психология и дескриптивная лингвистика заложили «основу для весьма убедительной демонстрации неадекватности любого такого подхода к проблемам мышления».

Научный подход к изучению человека должен быть иным, и важнейшую роль в нем играет лингвистика: «Внимание к языку будет оставаться центральным моментом в исследовании человеческой природы, как это было и в прошлом. Любой, кто занимается изучением человеческой природы и человеческих способностей, должен так или иначе принять во внимание тот факт, что все нормальные человеческие индивиды усваивают язык, в то время как усвоение даже его самых элементарных зачатков является совершенно недоступным для человекообразной обезьяны, разумной в других отношениях». Н. Хомский подробно останавливается на вопросе о различии между человеческим языком и «языками» животных и приходит к выводу о том, что это принципиально различные явления.

Поскольку язык - «уникальный человеческий дар», изучать его нужно особым образом, исходя из принципов, выделявшихся еще В. фон Гумбольдтом: «язык в гумбольдтовском смысле» следует определять как «систему, где законы порождения фиксированы и инвариантны, но сфера и специфический способ их применения остаются совершенно неограниченными». В каждой такой грамматике есть особые правила, специфические для конкретного языка, и единые универсальные правила. К числу последних относятся, в частности, «принципы, которые различают глубинную и поверхностную структуру».

Принципы, определяющие владение человека языком, по мнению Н. Хомского, могут быть применимы и к другим областям человеческой жизни от «теории человеческих действий» до мифологии, искусства и т. д. Однако пока это проблемы будущего, не поддающиеся изучению в той степени, в которой поддается ему язык, для которого уже можно строить математические модели. В целом вопрос «распространения понятий лингвистической структуры на другие системы познания» следует считать открытым.

Н. Хомский связывает проблемы языка с более широкими проблемами человеческого знания, где также центральным является понятие компетенции. В связи с этим он возвращается к сформулированной еще Р. Декартом концепции о врожденности мыслительных структур, в том числе языковой компетенции: «Мы должны постулировать врожденную структуру, которая достаточно содержательна, чтобы объяснить несоответствие между опытом и знанием, структуру, которая может объяснить построение эмпирически обоснованных порождающих грамматик при заданных ограничениях времени и доступа к данным. В то же время эта постулируемая врожденная умственная структура не должна быть настолько содержательной и ограничивающей, чтобы исключить определенные известные языки». Врожденность структур, по мнению Н. Хомского, объясняет, в частности, тот факт, что владение языком в основном независимо от умственных способностей человека.

Конечно, врожденность языковых структур не означает полной «запрограммированности» человека: «Грамматика языка должна быть открыта ребенком на основании данных, предоставленных в его распоряжение… Язык „изобретается заново“ каждый раз, когда им овладевают». В результате «взаимодействия организма с его окружением» среди возможных структур отбираются те, которые составляют специфику того или иного конкретного языка. Отметим, что здесь единственный раз Н. Хомский как-то вспоминает о коллективном функционировании языка, которое сводится лишь к взаимодействию индивида с окружением. Концепция о коллективном характере языка в структурализме (свойственная, правда, европейскому структурализму более, чем американскому) сменилась у Н. Хомского рассмотрением компетенции как индивидуального явления; вопросы же функционирования языка в обществе, речевого взаимодействия, диалога и т. д., специально не рассматриваемые Н. Хомским, попадают в сферу употребления, находящуюся вне объекта порождающей грамматики. Если вспомнить терминологию книги «Марксизм и философия языка», Н. Хомский, возрождая идеи В. фон Гумбольдта, вернулся к «индивидуалистическому субъективизму».

Концепция о врожденности познавательных, в частности, языковых структур вызвала ожесточенные дискуссии у лингвистов, психологов, философов и многими не была принята. В то же время сам Н. Хомский подчеркивал, что исследование овладения ребенка языком (как и мыслительными структурами в целом) - дело будущего; в настоящее же время можно говорить лишь о самых общих принципах и схемах.

В книге говорится также о нерешенных общих вопросах психологии и лингвистики, в частности, об изучении биологических основ человеческого языка. Подводя итоги, Н. Хомский пишет: «Я старался обосновать мысль о том, что исследование языка вполне может, как и предполагалось традицией, предложить весьма благоприятную перспективу для изучения умственных процессов человека. Творческий аспект использования языка, будучи исследован с должной тщательностью и вниманием к фактам, показывает, что распространенные сейчас понятия привычки и обобщения как факторов, определяющих поведение или знание, являются совершенно неадекватными. Абстрактность языковой структуры подтверждает это заключение, и она, далее, наводит на мысль, что как в восприятии, так и в овладении знанием мышление играет активную роль в определении характера усваиваемого знания. Эмпирическое исследование языковых универсалий привело к формулированию весьма ограничивающих и, я думаю, довольно правдоподобных гипотез, касающихся возможного разнообразия человеческих языков, гипотез, которые являются вкладом в попытку разработать такую теорию усвоения знания, которая отводит должное место внутренней умственной деятельности. Мне кажется, что, следовательно, изучение языка должно занять центральное место в общей психологии». При этом однако слишком многое еще остается неясным. В частности, Н. Хомский вполне справедливо отмечал: «Исследование универсальной семантики, играющее, конечно, решающую роль в полном исследовании языковой структуры, лишь едва-едва продвинулось вперед со времени средневековья».

Концепция Н. Хомского развивается уже более тридцати лет и испытала множество изменений и модификаций; по-видимому, этот процесс далеко не завершен (при том, что научные интересы ученого далеко не исчерпываются лингвистикой: Н. Хомский известен также как социолог, отличающийся левыми взглядами). В частности, он постепенно вовсе отказался от занимавших первоначально очень большое место в концепции трансформационных правил. Также достаточно разнообразны идеи и методы сложившихся за три с лишним десятилетия школ и направлений внутри генеративной лингвистики. Тем не менее после так называемой «хомскианской революции» развитие лингвистики как в США, так и (хотя и в несколько меньшей степени) в других странах стало существенно иным по сравнению с предшествующим периодом.

В США работы генеративистского направления, перенявшие не только теоретические идеи, но и особенности формального аппарата Н. Хомского, уже ко второй половине 60-х гг. стали преобладающими. Подобного рода книги и статьи стали в довольно большом количестве появляться и в странах Западной Европы, в Японии и в ряде других стран; это в значительной степени привело к нивелировке различий между национальными школами языкознания (тем более что генеративистские работы очень часто пишутся на английском языке независимо от гражданства и родного языка того или иного автора). Такое положение дел во многом сохраняется до настоящего времени.

Однако влияние «хомскианской революции» оказалось еще более значительным и не сводится только к написанию работ в хомскианском духе. Пример - развитие лингвистики в нашей стране. В СССР в силу ряда причин не получили распространения исследования, выполненные непосредственно в рамках модели Н. Хомского. Однако в более широком смысле и здесь можно говорить о становлении генеративизма начиная с 60-х гг. Наиболее заметным ответвлением новой лингвистической парадигмы стала так называемая модель «смысл текст», разрабатывавшаяся в 60-70-е гг. И. А. Мельчуком и др. В этой модели вовсе не использовался хомскианекий формальный аппарат, трактовка многих проблем языка была совершенно независимой от Н. Хомского и других американских генеративистов, в значительном числе случаев создатели модели развивали традиции русской и советской лингвистики. И тем не менее общий подход был именно генеративистским, а не структуралистским.

В книге «Опыт теории лингвистических моделей смысл текст» (1974) И. А. Мельчук писал: «Язык рассматривается нами как определенное соответствие между смыслами и текстами… плюс некоторый механизм, „реализующий“ это соответствие в виде конкретной процедуры, т. е. выполняющий переход от смыслов к текстам и обратно». И далее: «Это соответствие между смыслами и текстами (вместе с механизмом, обеспечивающим процедуру перехода от смыслов к текстам и обратно) мы и предлагаем считать моделью языка и представлять себе в виде некоторого преобразователя „смысл текст“, закодированного в мозгу носителей».

Если структурализм, как правило, был сосредоточен на решении проблемы «Как устроен язык?», стремился рассматривать свой объект извне, ограничиваясь лишь анализом наблюдаемых фактов, пытался резко отграничить лингвистическую проблематику от нелингвистической, то генеративизм (в широком смысле этого термина) во многом вернулся на более высоком уровне к изучению временно оставленных на предыдущем этапе развития лингвистики проблем. Недаром Н. Хомский так подчеркивал сходство своих идей с идеями А. Арно, К. Лансло и В. фон Гумбольдта. В центр внимания была поставлена проблема «Как функционирует язык?», вновь стали разрабатываться вопросы связи языка и мышления, были реабилитированы интроспекция и языковая интуиция (на практике, впрочем, никогда не отбрасывавшаяся совсем), снова наука о языке стала осознанно антропоцентричной, усилилась тенденция к установлению связей между лингвистикой и смежными дисциплинами, в частности, психологией.

В ряде случаев генеративизм пересмотрел принципы, на которых основывалась не только структурная лингвистика, но и лингвистика более раннего времени. Уже говорилось о том, что с самого начала европейской лингвистической традиции и до структурализма включительно анализ преобладал над синтезом, языковеды в основном стояли на позиции слушающего, а не говорящего. Синтетический подход, идущий от смысла к тексту, получил развитие лишь у индийцев, прежде всего в грамматике Панини. Лишь в генеративной лингвистике такая задача была впервые за два с лишним тысячелетия четко поставлена. С этим определенным образом связано и построение грамматики в виде множества правил, применимых в определенном порядке. Так построена грамматика Панини и так же (явно без непосредственного влияния Панини) стали строиться грамматики Н. Хомского и его последователей. Наряду с привычным типом грамматики, которая выделяет из текста языковые единицы и классифицирует их, сложился новый вид грамматического описания, также имеющий параллели с индийской традицией. Например, в предисловии А. Е. Кибрика к грамматике арчинского языка (Дагестан) о таком описании сказано: «Динамическое описание является действующей моделью языка, которая устанавливает соответствие между смыслом и реально наблюдаемой формой высказывания (или между максимально приближенными к ним, заменяющими их искусственными объектами)».

Еще одна новая черта генеративизма по сравнению с предшествующими парадигмами состоит в переносе центра внимания с фонетики (фонологии) и морфологии, в изучении которых добились наибольших успехов ученые начиная с александрийцев и кончая структуралистами, на синтаксис и семантику, долгое время изученные гораздо слабее. Причем если в раннем генеративизме, в частности, в вышеупомянутых работах Н. Хомского центральным объектом исследования был синтаксис, то постепенно все более ведущим стало изучение семантики. Языковое значение с очень большим трудом поддавалось изучению в дегенеративной лингвистике, и лишь в последние десятилетия лингвисты начинали всерьез продвигаться в изучении языкового значения; в частности, активно развиваются семантические исследования в нашей стране.

После работ Н. Хомского в развитии лингвистики были сняты многие методологические ограничения. А это в свою очередь дало возможность в дальнейшем снять и те ограничения, которые имели место у самого Н. Хомского. Это заметно и в отношении переноса основного внимания на семантические исследования. Это проявилось и в развитии исследований, связанных с общественным функционированием языка (как говорилось выше, совсем не интересовавших Н. Хомского). В последние десятилетия в рамках генеративной лингвистики начали рассматриваться вопросы, связанные с коммуникативным аспектом языка, с проблемой диалога и т. д. Именно с 60-х гг. активно начала развиваться и социолингвистика, до того после пионерских работ Е. Д. Поливанова и др. находившаяся на явной периферии науки. Наконец, после сосредоточения на универсальных процедурах и на английских примерах, свойственного раннему генеративизму, вновь, уже на новом уровне лингвисты обратились к анализу фактов разнообразных языков.

Разумеется, все сказанное никак не означает того, что генеративный подход разрешил все нерешенные проблемы. Наоборот, уже достаточно давно выявились методологические ограничения, свойственные генеративизму (так же, как имелись ограничения и у предшествовавших ему компаративного и структурного методов). Сейчас уже нередко говорят и о кризисе генеративизма. Однако говорить о том, что генеративизм уже стал достоянием истории, по-видимому, рано. Также безусловно генеративизм не привел к прекращению компаративных и структурных исследований, которые также составляют значительную часть написанных за последние десятилетия ценных лингвистических работ.

Наука о языке находится в постоянном развитии. Обо многих процессах последних двух-трех десятилетий пока еще рано говорить в историческом плане.

Литература

Звегинцев В. А Предисловие // Хомский Н. Аспекты теории синтаксиса. М., 1972.

Звегинцев В. А. Предисловие // Хомский Н. Язык и мышление. М., 1972.