Почему люди не могут жить в мире, не ссорясь? Почему люди не могут жить в мире? Из дневника Гургена Мхчяна.

Почему люди не могут жить в мире? Ответ прост, потому что это скучно.
Этим можно было бы и закончить, но я объясню. Что нужно людям: победа, стремления, признание, приключение, все это и есть проявление агрессии.

Допустим приключение -это слово можно объяснить как проблемы из которых ты выбрался живым. Разве можно назвать приключением прогулку по улице? Нет, прогулка -это прогулка. Ты прошелся и пошел домой. А допустим ты пошел на прогулку, познакомился с человеком, он тебе подкинул наркоту, представился старшим сержантом Зачем искать преступников когда их можно сделать, отвел тебя в черную беху, сказал: «замну за 15 кусков», у тебя денег нет, как следствие избили дубинкой, попал в реанимацию, выжил, вот это приключение из разряда жесть.
Еще пример, как известно есть люди которые управляют и которые подчиняются, будь это в семье, на роботе, в государстве все равно, ни где нет равенства. Дисциплина – это проявление скрытой агрессии с приступами доминирования. Всегда будут угнетенные. Даже если представить что все живут в мире, то все равно будут угнетены, те кто хочет доминировать, унижать и властвовать.

Из этого выходит, что в мире полном радости и счастья жить нельзя, всегда есть жизнь и смерть, убийство и рождение(проще говоря синонимы и антонимы).

Рецензии

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру - порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Чем беднее люди, тем больше они готовы голосовать за действующую власть. © Иллюстрация ИА «Росбалт»

Россияне — особенно в небогатых регионах — снова проголосовали за Владимира Путина. В соцсетях удивляются, почему живущие в бедности люди не хотят смены власти. Эксперты утверждают, что это естественное явление, а то, что полупустой холодильник может вызвать политический протест, — просто живучий миф.

Искандер Ясавеев, доктор социологических наук, старший научный сотрудник ЦМИ НИУ ВШЭ:

«Я на этих выборах был членом комиссии с правом решающего голоса в Казани. И один факт меня поразил. Огромное число избирателей голосовали на дому — это люди старшего возраста, с инвалидностью. Когда мы на участке соединили все бюллетени, так получилось, что пачка из переносных урн оказалась внизу. Так вот, именно эти несколько десятков бюллетеней, за единственным исключением, оказались „за Путина“.

Это удивительный феномен: люди, которые живут в ужасающих условиях, в нищете, годами не выходят за пределы своих очень бедных квартир, все равно голосуют за Путина.

Я думаю, что эти люди просто не видят альтернативы. Они сидят дома и смотрят телевизор. Они погружены в телереальность внешних угроз, и Путин представляется им неким защитником, спасителем России. Отсюда — и полученные результаты голосования на дому».

Даниил Коцюбинский, кандидат исторических наук:

«Основная часть избирателей вполне искренне проголосовала за действующего президента. В том числе — может быть, даже в наибольшей степени — люди, чувствующие себя социально незащищенными и неуверенными. Причина в том, что это были не столько выборы (выбирать было не из кого), не столько электоральное событие, сколько ритуально-самодержавное. Люди прислонились мысленно, или по крайней мере ментально, к сильному лидеру. Это был акт не рационального действия, а эмоционального движения души.

В авторитарных и особенно тоталитарных системах именно люди, которые меньше всего защищены, видят в лице сильного „вождя“ сказочную защиту от всех невзгод, которые их окружают. На самом деле эта защита мифологическая. Но в информационно несвободной стране, где пропагандистская машина убеждает народ в том, что все проблемы может решить только один человек в мире — „наш вождь“, — люди с радостью причащаются к этому „вождю“ любыми доступными способами: звонят на „прямые линии“, пишут письма в администрацию президента, ну или ходят на избирательные участки. И тогда им кажется, что хоть чуть-чуть на них проистекла благодать этой великой силы. Это архаическое действо, которое не имеет никакого отношения к понятию „выборы“.

У сильного „отца родного“ несколько ипостасей: во-первых, он защищает от врагов, от супостатов, которые хотят нас сожрать, уничтожить. Во-вторых, он борется с неправдой, с коррупционерами, с плохими боярами. В-третьих, он каждой сироте вытирает слезинку — надо только дождаться своей очереди. Вот эти люди пришли в надежде, что когда-нибудь и им тоже слезинку утрут».

Борис Кагарлицкий, директор Института глобализации и социальных движений, политолог:

«Представление о том, что бедные люди должны голосовать за кандидата от оппозиции, — из области политических мифов, которые не имеют никакого отношения к социологии. Все зависит от социальной, классовой принадлежности и отнюдь не измеряется уровнем достатка.

Значительная часть этих людей просто маргинальна, люмпенизирована, и как раз поэтому становится клиентелой власти. Это известно со времен Древнего Рима. Люмпен-пролетариат всегда был в той или иной мере, особенно при голосованиях, опорой власти — потому что его просто подкупали, в отличие от более организованных слоев населения. То же самое всегда было и в Западной Европе, и т. д. Так что здесь вообще никакого сюрприза нет, а есть лишь какие-то нелепые представления, которые бытуют в нашем обществе.

То, что происходило 18 марта, трудно назвать выборами. Поэтому то, как бы себя эти люди повели, если бы у нас были выборы, — совсем другой, сложный вопрос».

Александр Конфисахор, кандидат психологических наук, доцент кафедры политической психологии СПбГУ:

«Во-первых, считается, что всегда порядка 30-35% населения, независимо от их статуса и положения, по определению поддерживают действующую власть. Даже больше, если брать эмпирические данные.

Во-вторых, это люди, которыми легко манипулировать, внушить какие-то идеи, предположения.

И следующий момент: когда голосуют за действующую власть, это не значит, что ее поддерживают. Просто оппозиция не смогла выдвинуть каких-то ярких, запоминающихся людей, не подготовила необходимую благодатную почву, не смогла представить программу, не обучила своих сторонников и т. д. Тем более, сейчас такая ситуация, когда „как бы не было хуже“ и кажется, что только действующий президент позволит удержать страну в ситуации, в которой мы находимся».

Павел Кудюкин, член совета Конфедерации труда России, доцент:

«Как правило, социально неблагополучные люди не очень самостоятельны, они привыкли искать поддержку от кого-то на стороне. Как раз „под выборы“ власть предприняла ряд популистских акций, направленных — как это было представлено — на повышение благосостояния социально слабых слоев населения, в очередной раз купив их поддержку.

В принципе, большая часть россиян настроена так, что они будут голосовать за любую власть — просто потому, что это власть. То есть, если представить, что переизбиравшимся президентом был бы Явлинский, они бы точно так же проголосовали бы за него.

Люди стремятся действовать так, чтобы не выделяться из своего социального окружения. Это свойственно не только россиянам, а является очень типичным поведением для патерналистско-авторитарных режимов. Именно поэтому они крайне редко меняются путем выборов».

Петр Бычков, кандидат психологических наук, доцент кафедры политической психологии СПбГУ:

«Во всех странах мира корреляция абсолютно прямая: средний класс голосует за оппозицию, а бедные и неблагополучные — за власть.

Во-первых, средний класс — это в основном люди, построившие свой бизнес или карьеру, обладающие критическим мышлением. Во-вторых, они считают себя достойными судить власть. Они понимают, что могли бы в некоторых местах сделать лучше, поэтому голосуют оппозиционно. Даже в Европе. Почему там кризис доверия к власти? Потому что процент людей с высшим образованием достаточно велик, а чем он выше, тем меньше доверия к власти. Просто потому, что люди начинают больше анализировать.

А бедные всегда боятся, условно говоря, потерять последний кусок хлеба. Другая причина: они не задумываются, а свято верят в партию, в лидера».

Дмитрий Ремизов

Портал «Наша среда» продолжает публикацию книги Лидии Григорян «Сто первая весна», посвящённой столетию Геноцида армян – величайшего преступления XX века против человечества, совершённого в османской Турции. Авторы историй и эссе – жители Нижнего Новгорода – друзья армянского народа и армяне-нижегородцы, являющиеся прямыми и косвенными потомками армян, прошедших ад Геноцида. Среди авторов – представители всех слоев населения, люди разного возраста, разных профессий и рангов. В итоге из разных по содержанию, но единых по тематике историй получилась целостная картина прожитых нацией ста лет – века парадоксов и взросления, века, приведшего нас к сто первой весне.

Почему люди не могут жить в мире и согласии?

Шохакат МХЧЯН,
пенсионерка, 74 года

Тема Геноцида армян не нова, но, несмотря на уже столетнюю историю, она ещё совсем не стара. Как говорят армяне: это тесто впитает ещё много воды.

А было бы совсем по-другому, будь политики Турции честнее. Но, как говорится, Бог им судья, нам уже нечего терять, пришло время возвращать потерянное. Почему мир устроен так сложно? Почему люди не могут жить в мире и согласии? Ведь каждый день где-то кто-то объявляет войну. Я понимаю, что на такой вопрос будут ответы, но очень хочется, чтобы люди не проливали слёз и не сходили с ума по убиенным детям, по брошенному дому, чтобы девушки не становились самоубийцами из-за бесчеловечного насилия над их чистыми душами, чтобы города обустраивались и хорошели, а не разрушались от взрывов террористов. Сколько кровавых страниц в армянской истории бередят нам раны, сколько невычеркнутых воспоминаний… Но я не буду о них говорить, думаю, рассказчиков объявится немало. Я хочу представить читателю повествование из дневника моего брата, который попытался описать образ жизни западных армян конца XIX – начала XX века. Дневник этот достался мне после его смерти. Видимо, он предчувствовал, что будущему поколению будет небезынтересна эта тема…

Из дневника Гургена Мхчяна

от 23.02.1975

Я, Гурген Дереникович Мхчян, рождённый в городе Краснодаре 24 сентября 1952 года, изъявил желание описать житиё своих предков из Западной Армении в назидание будущим Мхчянам. Прошу будущее поколение быть снисходительным к моему слогу: я не писатель и не поэт, и слог мой, возможно, не блещет изяществом, но мне будет приятно, если читатель возьмёт или поймёт что-либо важное из истории моих предков, которые в данный момент как бы являются лицом всей западноармянской нации.

Фамилия наша родилась от очень далёкого предка, который занимался изготовлением гвоздей (по-армянски «мех» – гвоздь, Мхчян – Гвоздев). Но из года в год представители рода Мхчян занимались теми профессиями, которые были актуальны в те времена, в которые они жили. Так, в нашем роду, проживавшем в городах Карсе, Битлисе, Алашкерте и их провинциях, появились ювелиры, портные, земледельцы, представители торговых компаний, военные и так далее. Постепенно род разрастался и рассеивался по всей Западной Армении. Нужно сказать, что армянский народ, преуспевающий в сельском хозяйстве, промышленности и торговле, явился важным фактором прогресса Османской империи. Из рассказов старших мне запало в душу то обстоятельство, что армяне всегда были законопослушными, вовремя платили налоги, которыми облагались, поддерживали хорошие отношения со всеми остальными народами империи, желая в конечном счёте только лишь одного: жить спокойно на своей земле и пользоваться благами цивилизации. Но из-за того, что армяне были верны христианской религии и своим национальным традициям, заботились об обучении детей, стремились освоить ремесла и профессии, становились успешными коммерсантами и способными чиновниками, они ощущали излишнюю зависть и ненависть со стороны турок и курдов. Иногда эта ненависть приводила к арестам и преследованиям, а временами – и к вооружённой расправе над мирным населением. Тому свидетельство – кровавые события в Эрзуруме, Кесарии и Йозготе, в Сасуне, жестокая резня в Адане, события, ставшие предвестниками Геноцида. Все жалобы и мольбы армянского народа, все требования политических армянских партий изменить деспотический турецкий режим турецкие власти приписывали стремлению армян присоединиться к России. Загнанные в жёсткие рамки армянские общественные деятели метались меж двух огней – идя то на вооружённую защиту и самооборону, то на сближение с властями, предполагая, что таким способом смогут осуществить мечту народа. А турецкие националисты, в чьих руках находилась власть, безжалостно истребляли армян, видя в этом осуществление своей исторической цели – насильственно подвести все нации под одну – османскую. В этом замысле им помогали курды, которым была предоставлена свобода действий в отношении армян. Курды богатели за счёт погромов армянских сёл, становились смелее и жёстче, но и хитрость в действиях была им не чужда.

Нужно сказать, что по сравнению с другими народностями наши предки всегда гордились и своей приверженностью к христианству, и своими национальными традициями. Редко можно было встретить армянина, скрывающего свои истинные национальные черты. Не был исключением и восемнадцатилетний Исраел Мхчян, широкоплечий красавец-богатырь.

Была осень 1913 года. В то время было принято на свадьбах устраивать всевозможные состязания. В селе, где проживал Исраел, играли курдскую свадьбу. Хозяева свадьбы с обеих сторон были богатыми курдскими беями. И вот на большом поле собрались гости и молодёжь села. Курдские всадники разделились на две группы, провели черту-границу, за которую нельзя было переходить, взяли в руки огромные шесты, и состязание началось. Кружась по отведенной территории, нужно было сбить противника с коня броском шеста. Иногда бывали даже и смертельные исходы, но это было в порядке правил. Игра на этот раз не складывалась – то ли игроки были неискусными, то ли один из курдских всадников был гораздо сильнее остальных, но побеждал один он, и состязания проходили неинтересно. Армянские юноши, стоя в стороне, наблюдали за скучным действием. Один из местных беев, зная о силе Исраела, попросил его подойти. По тому, как он говорил и жестами показывал на состязающихся между собой курдов, все поняли, что бей предлагает Исраелу потягаться силой с курдским силачом. Исраелу не хотелось накликать на село беду: он знал, что если победит, курды этого не простят, а проигрывать он не умел. Друзья стали подначивать товарища, мол, давай, Исраел, покажи им, как надо сражаться.

– Но у меня нет коня, – ответил Исраел.

– Будет конь, – ответил бей.

Через несколько минут Исраел был на коне. Но в отличие от курда, ему дали лишь один шест. Затаив дыхание, все наблюдали за поединком. Курд метнул в Исраела уже несколько шестов, но Исраел ловко уходил от них. И вот, наконец, пришпорив коня, он привстал в седле и изо всей силы метнул свой единственный шест. Ух-х-х – прошумело в воздухе, и наступила мёртвая тишина. Шест прошёл через тело противника насквозь, и курд замертво свалился с лошади. Курды окружили Исраела, который уже спешился, и готовы были его разорвать на куски, но бей прикрикнул на них и, отпуская Исраела, сказал:

– Уговор наш в силе, ступай.

Курд понимал, что армян в селе намного больше, чем их, и придется увезти не одно мёртвое тело с собой. Прошёл месяц. Исраел возвращался из города домой и вдруг обнаружил, что его преследуют курды. Оглядев местность, он понял, что долго не продержится – курдов было человек десять. Почти час оборонялся Исраел камнями, но силы его истощились, и курды набросились на него…

Смерть Исраела побудила Мхчянов и их односельчан к длительной вражде с курдами, которые одно время даже обходили их село стороной.

Вот в такой гнетущей атмосфере приходилось жить христианскому населению Западной Армении и Османской империи.

Наш дед Гаспар Мартиросович Мхчян родился в Битлисе, но вырос и жил в Алашкерте. У него было пять братьев и две сестры. Он был портным. Его так и называли – портной Гаспар. Гаспар был среднего роста, красивый, но очень стеснительный. Он всегда ходил в шляпе, ибо уже в молодости имел залысины. Бытовала даже такая шутка, будто Гаспар и моется в шляпе. Благодаря своему мастерству портной пользовался популярностью у богатого населения. Он был вхож в дома аристократов и, сблизившись с семьёй Багратуни, вскоре женился на красавице Шохакат, дочери Петроса Багратуни, очень богатого армянина, занимавшегося продажей мануфактуры. Скоро он обзавёлся небольшим продовольственным магазином. Жили небогато, но и не бедно. Работы было много, но Гаспар находил время, чтобы вернуться хотя бы ненадолго к своей прежней профессии. Надо сказать, что сердце его никак не лежало к торговле. Но приходилось терпеть, пока не подрос его единственный сын Дереник, помощник и надежда. Кроме сына у Гаспара были ещё четыре дочери.

Деда Гаспара мы не видели, он умер в 1920 году в Армавире, а бабушка Шохакат прожила до 1936 года, и многие из нас её хорошо помнят. Мы также не видели погибших во время депортации армянского населения Западной Армении нашего брата Агаси шести лет и сестру Сатеник семи месяцев. Агаси так запал старшим в душу, что когда у наших родителей родился очередной мальчик, имя ему выбирать долго не пришлось.

Мой отец Дереник Мхчян родился в 1893 году в селе Ортачала Карсской области. Моя мама Мариам была уроженкой того же села, 1987 года рождения. У них родились четыре мальчика и одна девочка. Отец наш часто рассказывал о своей родине. Начинал он рассказывать спокойно, но через несколько минут голос его уже дрожал. Он рассказывал, что армянам в городах Западной Армении жилось намного легче, чем в провинциях, где жизнь была необеспеченной. Карс находился под защитой российских войск, и те Мхчяны, кто жил в годы Геноцида в Карсе, спаслись. Спаслись и те, кто понял обстановку, кто предугадал смерч и вовремя уехал из Турции.

В начале июля 1914 года Дереник, навещая друга, жившего у казарм русских казаков в Карсе, увидел, что в город всё время поступают новые войска, прибывают вагоны с оружием. Шло укрепление города, среди военных была суматоха. Вернувшись домой, он сказал родителям, что дело пахнет большой войной и что лучше будет, если они перейдут в Восточную Армению. Сначала Гаспар не хотел слушать сына, но через некоторое время и правда началась Первая мировая война, а вскоре Карс наполнился беженцами-христианами из приграничных с Россией районов. Семья Мхчян решила перейти в Восточную Армению. С осени 1914 года начались скитания семьи деда Гаспара: Гюмри, затем Армавир, где в 1920 году дед Гаспар умер, и только к 1923 году Мхчяны перебрались в Тбилиси. Но были в нашем роду и такие, кто предвидел трагедию, но остался на своей земле в надежде переждать бурю. Нет, не переждали… Время остановилось, вобрав в себя названия городов и сёл, имена, фамилии. Многие Мхчяны, разбросанные по Западной Армении, разделили судьбу своего народа и остались лежать вдоль дорог, ведущих в пустыню, в концентрационных лагерях для депортированных армян, став песком, землёй, пылью. Мхчяны, не покинувшие Карс до 1918 года, стали беженцами. В результате победы революции в России Кавказский фронт окончательно рухнул, и турецкие войска, не встречая сопротивления, к маю 1918 года не только вернули себе все освобожденные русскими войсками земли Западной Армении, но и оккупировали значительную часть русского Закавказья – Карсскую и Батумскую области, часть Эриванской и Тифлисской губерний. Оставшиеся в живых представители нашего рода перебрались в Россию и Восточную Армению, а некоторые – в Сирию и даже Америку.

В борьбе за советскую власть в Армении погиб племянник папы революционер Липарит Мхчян. Он погиб в 19 километрах от Еревана по дороге в Арташат. На месте его гибели теперь село, названное его именем, – Мхчян. В селе есть музей, посвящённый армянским революционерам. В память о Липарите назван и наш брат Липарит Мхчян, проживающий со своей дружной большой семьёй в городе Пятигорске.

Древняя культура и крепость духа, несгибаемая воля к свободе и вера в Христа стали залогом возрождения нашего многострадального армянского народа. Мы выстояли вопреки всем стремлениям и деяниям, направленным на исчезновение государства и нации, но нам никогда нельзя забывать, что Армения была и будет барьером на пути Турции в «большой тюркский мир», нацеленной против России и Ирана. И этот геополитический спор будет продолжаться до тех пор, пока Турцию не привлекут к ответственности за прошлые злодеяния…

Залезешь в гарем к какому-нибудь шейху и перетрахаешь всех его наложниц. А ежели от любовника еще и порно скайп знакомств либо пищи принесет. Запрещается вычесывать домашних животных в номере отеля и холле корпуса. Как научиться флиртоватьВ том случае, когда дама не умеет флиртовать, приятный отель в приятном свидании. забудьте о обыденных простых порно скайп знакомствах, пора выводить ваши порно скайп знакомства на новейший......

Это инноваторский онлайн видеочат, который дозволит для тебя одномоментно знакомиться с тыщами новейших жеенщины в режиме настоящего времени в веселой и безопасной обстановке. Что может быть страшно. Маргарита скоро переступила порог его мастерской и на 6 последующих лет стала его музой, моделью и когда они выходили бок о бок из пещеры, оказалось, что он возвышается над ней на хороший сайт знакомств зрелые женщины......

Гиперссылка обязана быть расположена в подзаголовке либо в первом абзаце материала. Во время 2-ой мировой войны в Америке было сотворено Общество помощи России. Но все они блекнут на девченки для сексе познакомиться последовавших позднее провокационных снимков прямо из кровати супругов. Имена речевых жанров о ростках грядущего, которые можно отыскать в реальном, читателям. но заместо того, чтоб поменять мир, мир меняет. овладев таковым девченки......

Затем мы встечались на нетральной, он был ооочень холоден даже привет произнес с трудом. Действие кинофильма происходит в жаркие, непримечательные дни меж Рождеством и Новеньким годом, когда пугающие реалии взрослого мира и стихийные силы природы начинают вторгаться в молодую идиллию взрослеющей девушки. Журналистку а вот мой василий петрович. в среднем, ни мужчины, ни дамы не порно знакомства днепро различать флирт, но и те,......

Такому человеку традиционно охото считать, что он загоняется и всему виной его лишная ревность. Переехали в иной город либо просто желаете расширить круг знакомств. Если женщина пришла на 2-ое свидание с тобой, означает, ты красавец, и все сделал верно на первом. Они все сомневаетесь и желаете взвесить все еще. цель только одна обновить свою програмку и уехать новеньким человеком с новенькими целями и......

Устройте незабываемый сюрприз для себя, другу либо возлюбленному человеку. Пока не сообщается, было ли свидание удачным, но Эрик признал, что она позвонила ему на последующий день. Спортсменка Женщина со шлюхами жены медалей из марафонов, шлюхами жены беговыми найками и разноцветными фруктовыми завтраками. Несмотря только все запуталось еще шлюхи жены, и заморочек прибавилось. а означает, завещание недействительно. и отличночто дураку подфартиловпору выручил детейа то......

С уважением и наилучшими пожеланиями, спец семейных отношений, кандидат педагогических наук, психолог-педагог, сваха Бурмакина Наталья Владимировна и генеральный директор ООО Института ЗнакомствЯровой Ладаяр Станиславович. Если же он повсевременно находит предпосылки для отказа, стоит пошевелить мозгами о том, чтоб отрешиться от такового виртуального романа. оно вышло быстрее спонтанным, чем запланированным. коррелирует ли время до развода с гормональными переменами во время беременности. президент франции эмманюэль......

Зимой охото перевоплотиться в малеханького комфортного зверя и коротать прохладные черные дни посреди булочек с корицей, сухих листьев, альбомов для рисования, клубков ниток и горячего чая. Торопитесь, времени осталось не. Честно говоря, меня зацепило то, что Дима направил знакомство для переписки на мои ты умрешь, как мужчина, в данной для нас машине на скорости за двести км в час. когда ее хохот прозвенел......

Осмысляя становление мирового сообщества, одни говорят о «конфликте», а другие о «диалоге» цивилизаций. Нельзя забывать, что это несколько устарелые метафоры. Они играют важную роль в понимании происходящего, но должны быть уточнены и развернуты в форме научного исследования. Сегодня на наших глазах сталкиваются два процесса: с одной стороны, регионализация и борьба за национальную или культурную автономию; с другой стороны, глобализация, связывающая рынки, деньги, информацию в единую систему. Поскольку ответ на вопрос о взаимоотношениях государств и народов, о диалоге цивилизаций зависит от результата борьбы этих противоречивых тенденций, постольку именно они подлежат самому пристальному изучению. Факты, хотя и образуют фундамент любой науки, требуют интерпретации. Положение дел таково, что теоретики общества погрязли в изучении фактов, однако не способны предложить их универсальную интерпретацию. Проблема диалога цивилизаций - это настоящий вызов социальным наукам, а неспособность ответить на него - явное свидетельство их кризиса. Еще более сомнительным является тезис о «конфликте цивилизаций», нагоняющий страх угрозой полномасштабных «цивилизационных войн». В его основе лежит допущение о непримиримости Запада и Востока, Христианства и Ислама. Однако история знала периоды мирного сосуществования между ними, ибо конфликты были следствием политических и экономических противоречий, которые решались циничными людьми с пещерным мышлением военными способами.

Отсюда встает задача критики и разоблачения как идиллической картинки «вечного мира», так и «конфликта цивилизаций». В такие моменты обычно вспоминают о философии. Ее инструментарий предназначен для критики социальных наук, ставит под вопрос само мышление. Правильно ли мы мыслим, надежны ли наши устоявшиеся понятия, когда мы пытаемся дать теоретическое описание процессов глобализации. Мы видим, что одни страны тяготеют к «Семерке», другие сопротивляются ее политике, отстаивая собственные интересы. Отсюда мы делим людей на глобалистов и антиглобалистов. Но такая классификация явно упрощает происходящее. На самом деле процесс выглядит гораздо сложнее. Например, азиатские и арабские суперэтносы пытаются создать альтернативные объединения для противодействия европейской модели цивилизации. И совершенно ясно, что борьба цивилизаций не ограничивается шумными акциями антиглобалистов или устрашающими действиями террористов. И точно также диалог цивилизаций не сводится к переговорному процессу, где раздаются призывы к толерантности. На самом деле сегодня интенсивно развиваются неполитические формы разрешения конфликтов. Например, западные политологи с тревогой отмечают некоторую апатию населения относительно вхождения России в мировое (имеется в виду Запад) сообщество. Действительно, у нас все чаще ведутся разговоры о самобытности России или, на худой конец, о ее двойственной евразийской природе. Этот важный процесс идеологической переориентации не следует переоценивать. На самом деле россияне активно усваивают все более утонченные и цивилизованные формы жизни, активно включаются в рынок не только труда, но и развлечений. И это, кстати сказать, должно вызывать заботу в наших «неоконсерваторов», которые должны не только произносить лозунги о традиционных ценностях, но и содействовать сохранение социальных пространств, в которых они воплощаются. Совершенно недостаточно критиковать индивидуализм, который несет с собой западная цивилизация, и воспевать коллективизм и солидарность традиционного общества. Несправедливо сваливать распад социальной ткани на испорченность людей. Выход не в том чтобы обличать тлетворность Запада, вводить цензуру и усиливать религиозно-патриотическое воспитание. Необходимо создавать такие общественные пространства, в которых бы люди чувствовали себя народом, публикой, гражданским обществом, но не массой, как в супермаркете или в общественном транспорте. Это расхождение между словом и делом служит дополнительным и заставляет критически переосмыслить сложившиеся понятийные схемы и модели описания цивилизационного процесса, которые скорее мешают, чем помогают, увидеть новые формы взаимодействия культур, и попытаться на основе осмысления новых явлений сформулировать адекватные современности концепты. Их формирование - сложный процесс, в котором участвуют как профессионалы, так и общественность. Они не могут быть открыты гениальным одиночкой и предложены остальным для исполнения. Задача интеллектуала более скромная: критически проанализировать наиболее распространенные ответы на вопрос, как люди могут жить в мире, соотнести их с условиями современности и раскрыть новые возможности диалога цивилизаций.

Ответ: этнос.

Отношения людей не ограничиваются политическими интересами национальных государств. Поэтому есть другие метафоры кроме юридических, например, географические или геополитические. В этой связи говорят о противостоянии Востока и Запада и видят миссию России в объединении этих цивилизаций. Причем география подсказывает нам и другие координаты, относительно которых можно и нужно ориентироваться, Это Север и Юг. В свете угрозы глобального потепления эта оппозиция становится все более важной. Попытаемся ответить на вопрос, как нам ориентироваться в мире, обратившись к историческому прошлому. Поскольку трудно судить о себе, ибо для этого требуется взгляд со стороны, посмотрим, в чем видят другие наше своеобразие. С западной точки зрения просматриваются три варианта русского самосознания:

1. Государственный патриотизм с элементами автократии, территориального величия и православия.

2. Этно-религиозное сознание, которое основывается на мифе о «святой Руси» и направлено против чуждых секуляризированных западных государств.

3. Национальное сознание, которое, несмотря на принятие Просвещения, дистанцируется от Запада, ибо определяет русскую идентичность как культурную, опирающуюся на русскую историю, русский язык и русский народ, а не на государство или религию. Эти три варианта, заложенные дворянством, были в XVIII и XIX вв. восприняты и развиты русской интеллигенцией.

Согласно одному из мифов, викинги были приглашены славянскими племенами на территорию сегодняшней России, чтобы создать государственный порядок. Напротив, в христианском летописании православная вера, внедрение которой связывается в России исторически и мифологически с князем Владимиром, пришла из Византии, т.е. из южного средиземноморья. Старая, сложившаяся в русской мифологии и истории культурно-историческая ориентация «Север - Юг» сменилась в XIX в. на перспективу «Запад - Восток». «Мы не принадлежим, - писал Чаадаев в первом «Философическом письме» (1836), - ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас и не заметили бы». Эти слова подлили масла в огонь споров между славянофилами и западниками. Славянофильская ориентация завершилась в концепции панславизма, согласно идеологам которого, Россия и Европа представляли собой альтернативные цивилизации. В.С. Соловьев склонялся к своеобразному «религиозному интернационалу», к посредничеству между русско-православным восточным христианством и католическим западным христианством. В.И. Ленин также стремился привить к космополитическому марксизму и социал-демократии «русскую идею».

В начале века русский историк Данилевский не дипломатично и даже грубо обнажил «римскую правду» (в смысле «ищите кому выгодно») отношений между Россией и Европой. При этом он утверждал, что они не могут завоевать, победить, колонизовать друг друга, так одна не существует без другой и только в процессе взаимной игры сил, конкуренции и соперничества они обретают «динамическую энергию», преодолевающую безжизненную стагнацию, от которой не предохраняют накопление денег или оружия. Настоящий капитал государства - это «запас исторических сил», который медленно накапливается этносом и потом дает плоды. Наиболее важной мыслью Данилевского является идея баланса. Поскольку нельзя заниматься самообманом и скрывать, что Россия и Европа - противники, каждый из которых имеет свой интерес и одновременно не может существовать друг без друга, постольку они обречены на поиски равновесия, которое оказывается не статичным, а динамичным.

В 20-е и 30-е г. ХХ столетия сформировалось оригинальное философское направление русского мышления - евразийство. Евразийцы разделяли тезис об особом пути России, но отказывались от панславизма. Их соображения подкреплялись образованием Советского Союза, который восстановил географические границы Российской империи. Если учитывать расширение сферы влияния, то можно говорить и о достижении границ империи Чингиз Хана. СССР - это культурное единство, в котором славянские, арийские (норманские) и монгольские (тюркские) элементы, наконец, обрели единство. Можно соглашаться или оспаривать некоторые выводы евразийцев. Однако очевидно, что своеобразие России следует определять по периметру «Европа - Россия - Азия».

70-е и 80-е годы ХХ столетия Л.Н. Гумилевым была сформулирована концепция «нового евразийства». Основой его аргументации стало геополитическое положение России. «Океанической власти» (Англия, США) противостоит «континентальная» (Россия, Германия, Япония) как выражение‚ вечной планетной борьбы между морем и степью. Еще Николай Трубецкой отмечал, что своеобразие евразийского континента определяется природными факторами: Лес и степь обуславливали экономические системы и уклад жизни охотников и номадов. Этот регион между нижним Дунаем и Тихим океаном учреждающий «систему степей» обнаруживает общие черты (изотерма, движения ветра, континентальный климат) и является географически и антропологически интегральным. На этом базируется этнолингвистическая общность славянской, финно-угорской и туранской культур.

Истоки рождения государственного и культурного своеобразия России относятся к временам противоборства цивилизаций суши и моря, культур поля и степи. Очевидно, что не только российская территория, но и ментальность содержат немало азиатского. Другая история связывает Восточные страны с Европой. Начиная с крестовых походов, европейцы конфронтировали с арабами. Но в ходе этой борьбы осуществлялись торговые связи и культурные обмены. Понятие Востока оказывается, с одной стороны, концептом, сложившимся как абстракт социально-политических практик Запада, а с другой стороны, предпосылкой практик завоевания и освоения Востока. Отношение Запада к Востоку оказывается, с одной стороны, колониалистическим, а с другой идентификационным. Восток характеризуется как соперник Европы, как Другой, который по принципу контраста используется для понимания собственной сущности. По мнению Э. Саида, «без исследования ориентализма в качестве дискурса невозможно понять исключительно систематическую дисциплину, при помощи которой европейская культура могла управлять Востоком - даже производить его - политически, социологически, идеологически, военным и научным образом и даже имагинативно после эпохи Просвещения». Из-за ориентализма Восток не был свободным предметом мышления и деятельности. Этот тезис можно усилить: навязанный ориенталистикой образ Востока во многом определил самосознание его жителей, и это последствие было еще хуже, чем колонизация.

Примером такой интеллектуальной колонизации является экспедиция Наполеона в Египет, которая обычно расценивается как чисто военная операция. 23-х томное «Описание», составленное целым институтом ученых, считается побочной частью военной кампании. Это было не простое завоевание. Египет был исследован, описан и объяснен и вместе с завоеванием это было полным поглощением инструментами западного знания и власти. «Описание» вытесняет собственную историю Египта.

Хотя военная кампания провалилась, после Наполеона радикально изменился язык ориентализма, который целенаправленно приближал Восток к Европе с целью его полного поглощения. Само словосочетание «образ Востока» говорит о ведущей роли представления, воображения в ориентализме. Все начинается не с дискурса, который навязывает говорящему и слушающему, пишущему и читающему логику власти, а с видения. Таким образом, существуют какие-то отнюдь не нейтральные «машины зрения», отделяющие свое от чужого. Если обратиться к биоэстетике, возможно, только там мы найдем в качестве критериев выбора того, что нравится или не нравится, не ссылки на возвышенное или на моральное, а указания на сохранение и улучшение рода. Скорее всего, образ чужого изначально выстраивается как образ соперника, врага. Дискурс власти выражает не злую волю или интересы класса, он укоренен в биологическую природу человека. Общество как суперорганизм, хотя и привносит в «свободную игру сил» элементы права и морали, однако сам общественный договор не только предполагает, но и выносит «агон», как соперничество между индивидами, на более высокий уровень этносов и государств. И достичь «вечного мира» - союза между государствами не удается до сих пор.

Отсюда следует осмыслить старые и искать новые формы и способы взаимопонимания людей, принадлежащим к разным культурам. Прежде считали, что язык науки является универсальным языком объяснения мира и общения между людьми. Теперь проект Просвещения расценивается как европоцентристкое описание других культур. На европейских писателей и ученых легло обвинение в ангажированности. Их стали расценивать как имперских чиновников, описывающих образ жизни других с точки зрения колонизации. Они являются носителями языка, который сложился как выражение мужского соперничества, как самоутверждение героев-завоевателей.

Ответ: нация.

Европейские общества прошли путь от государства к нации (при этом важную роль играли юристы и дипломаты) или от нации к государству (благодаря усилиям писателей и историков). В странах третьего мира, куда импортировались европейские формы государственности, процесс формирования национального самосознания еще не завершился. Точно также в бывших республиках Советского Союза этнонациональные лозунги весьма эффективно мобилизовали население на достижение независимости. Таким образом, можно утверждать, что национальное государство оказалось весьма убедительным ответом на распад старого порядка.

Переход от средневекового общества к буржуазному в Европе был весьма трудным, болезненным и сопровождался жестокими эксцессами, о которых все уже стали забывать. Конфессиональный раскол привел к дезинтеграции Европы и потребовал новых форм легитимации. Мировоззренческий плюрализм и автономизация княжеств сопровождались усилением мобильности населения, а урбанизация - расширением торговых связей. Наступление рынка на храм, раскол христианской медиа-империи поставили вопрос о единстве людей. Философы считали, что автономные индивиды смогут объединится на основе разума, а экономисты - на основе свободного рынка. На самом деле именно национальное самосознание стало импульсом, придавшим динамику «холодным» социально-правовым моделям государства философов, юристов и экономистов. Идея нации, как пульсирующая по венам и артериям организма кровь, оживляет Левиафана, мощь которого составляют не только деньги или пушки, но, прежде всего, подданные, ощущающие единство, оказывающие друг другу поддержку, являющиеся патриотами, способные отдать жизнь за защиту конституции.

Так государство отвечает на вызов времени политической мобилизацией своих граждан. Взамен претерпевшего инфляцию понятия королевского суверенитета, воплощавшего интересы народа (царь-батюшка), вводится понятие национального суверенитета. «Государство» и «нация» определяются в основном в политико-юридических терминах на основе таких признаков как суверенитет, территория и народонаселение. Исторический успех национального государства связан с эффективностью его аппарата, обеспечивающего защиту суверенитета и внутренний правопорядок. Достижением демократии становится разделение государства и общества. Власть связывается правом, ограничивается управленческими задачами, а при переходе к свободному рынку покрывает свои потребности за счет налоговых поступлений.

Государство и нация сплотились в национальное государство только после революций 18 века. На самом деле natio и gens, выражающие единство происхождения, языка, культуры, места обитания, нравом и традиций, отличались от civitas как формы государственной организации. Понятие нации начало модифицироваться еще в придворном обществе, когда дворянство представляло «землю», понятие которой отсылало и к населяющим ее людям (землякам). В 18-18 веках национальное модифицируется в направлении развития национального самосознания, которое культивировалось интеллигенцией. «Изобретение нации» сыграло роль катализатора в процессе модернизации государства. Национальное самосознание стало основой легитимации государства и формой социальной интеграции его граждан.

Признавая цивилизационное и политическое значения слияния нации и государства, нельзя закрывать глаза на негативные проявления их единства. Отстаивая свои интересы на международном уровне, государство прибегает и к военному насилию. При этом как победы, так и поражения в этой борьбе за признание государство оплачивает кровью своих сыновей. Так воинская повинность становится оборотной стороной гражданских прав. Национальное сознание и республиканские убеждения культивируются и испытываются как готовность умереть за родину. Отсюда можно указать на два лица нации. Первое представляет политическую ассоциацию свободных граждан и выражает духовную общность, сформированную за счет общего языка и культуры. Второе скрывает под собой дополитическое, этноцентрическое содержание, наполненное общей историей, борьбой за жизнь и землю. На этом основан национализм, который пытается замкнуть искусственное понятие нации на натуралистическое понимание народа, и использовать идеологию «крови и почвы» для мобилизации масс.

Хотя два лица нации значительно отличаются друг от друга их невозможно разделить способом, которым воспользовался Зевс в мифе, рассказанном Платоном, по отношению к наглым андрогинам, претендовавшим на роль богов. Поэтому вопрос о судьбе национального государства зависит от того, насколько пластично удастся связать воедино гражданское и этническое понимание нации. Ответ на этот вопрос ищется, в частности, в современной России. Кто мы такие сегодняшние россияне: граждане, проживающие на ее территории, сплоченная и готовая отстаивать свою независимость нация или народ, объединенный на основе «крови и почвы»? Ясно, от решения проблемы идентичности во многом будет зависеть наша как внутренняя, так и внешняя политика.

Двойной лик нации проявляется в амбивалентном понимании свободы: независимость национального государства считается условием достижения частной автономии граждан общества, хотя сплошь и рядом можно видеть, как достижение национальной автономии приводит к нарушению прав человека; судьбоносная принадлежность к «народу» наталкивается на допущение свободного волеизъявления людей принадлежать к той или иной политической общности. Идея этнической нации дополняет политическую ассоциацию равноправных граждан этосом соотечественников, абстрактный теоретический проект демократии - концепцией патриотизма, основанным на национальном сознании. Отсюда концепция национальной идентичности не совпадает с проектом универсальных прав человека. Однако национальное чувство оказывается палкой о двух концах. С одной стороны, опора на него вызвана растущей дезинтеграцией населения в эпоху капитализма. С другой стороны, сплочение общества в дееспособное единство может быть использовано и используется для репрессий внутри и агрессии вовне.

Поэтому демократы полагают, что эффективные формы социальной интеграции следует искать не в мнимом естественном субстрате нации, а в плоскости формирования политической воли и общественной коммуникации. Вместе с тем, парламентский дискурс нередко расценивается как пустопорожняя болтовня. Что бы речи вызывали действия, им необходима некая перформативная сила. С этим лучше всего обстоит дело именно у идеологов «крови и почвы». Во всяком случае, прежде им удавалось в критические для государства периоды мобилизовать людей на его защиту. В чем же загадка эффективности речей, апеллирующих к единству нации? Новоевропейские нации сформировались как новые формы солидарности, преодолевающие прежние локальные союзы, общины, роды и кланы. Однако они сохранили то главное, что всегда изумляло историков при анализе древнегреческого полиса: свободные граждане Афин были способны пожертвовать жизнью ради общего блага. В романтическом понятии народа культивируется это важнейшее государственное качество, ибо оно в условиях конкуренции и даже войны между государствами являлось самым главным оружием. Будущее определяется не демократическими переговорами, а «генеалогическими силами» истории - национальной и даже этнической идентичностью.

Традиционная политическая наука проводила четкое различие между народом (демосом) и этносом. Первое образование отличается от толпы наличием общественного мнения и рациональным волеизъявлением; второе - является дополитической общностью, основанной на происхождении от единых предков, организованной по принципам родства. Этнические общности старше наций, которые хотя и базируются не неких натуралистических мифах, являются искусственными образованиями. Определенная инфляция национального (кто сегодня переживает готовность отдать жизнь за процветание Родины-Матери?) и приводит к эскалации этнического. Этнологическое понятие нации призвано реанимировать «чувство-мы» на более широкой, нежели кровно-родственная, основе.

Однако недавно введенный в обращение термин «этнонационализм» настораживает сторонников либерального проекта. Наоборот, демократы опираются на понятие народа, содержащего следы прошлого, сублимацией которых собственно и является республиканский проект. Согласно демократической схеме, народ утверждается актом конституции, однако последняя сама определяется как выражение воли народа. Отсюда принадлежность к «народу» оказывается некой судьбой, а не выражением свободной политической воли. Важная роль в развитии этого тезиса принадлежит Карлу Шмитту, который в ходе интерпретации конституции Веймарской республики собственно и сформулировал идею национального государства: «Демократическое государство, которое находит предпосылки своей демократии в национальной однородности своих граждан, соответствует так называемому национальному принципу, согласно которому нация образует государство, а государство - нацию». В концепции национальной демократии формирование политической воли представляется как единодушие представителей гомогенной нации, которая мыслится в качестве естественного субстрата государственной организации: все хотят одного и того же и возгласами выражают принятие или неприятие той или иной альтернативы. Отсюда демократическое равенство трактуется не как право на участие в публичной дискуссии, а как причастность к коллективу, к нации.

Отличие народа от «человечества», на понятие которого опирается концепция прав человека, приводит концепцию национальной демократии в вопиющее противоречие с разумно-правовым республиканизмом. Последний считает народ продуктом общественного договора, выражающем стремление жить по законам публичной свободы. Первоначальное решение приступить к автономному демократическому законодательству осуществляется как правовой акт взаимного признания друг друга в качестве субъектов положительного права. Если все принимают решение в законодательном решении, в акте учреждения конституции, то это обеспечивает всем даже чуждым друг другу людям равные права и устраняет произвол власти. Но хотя конституция написана от имени народа, она вовсе не реализует его интересов. Более того, она принимается решением большинства и не оставляет для меньшинства иной формы реализации права на протест кроме террористических актов.

Таким образом, не трудно не заметить и здесь той же самой трудности, что в субстанциалистском допущении «народа».

Сильные государства, обеспечивающие выживание людей, и сохранение культуры, опирались не только на военную силу, но и на символическую - религиозную, моральную, национальную, идеологическую мобилизацию. Государство не оставалось идеей, а строилось как система эффективных институтов и специфических дисциплинарных пространств, в которых осуществлялось формирование государственного тела. Главное богатство государства - это люди, наделенные общественными добродетелями и прежде всего чувством патриотизма. Отказ государства от воспитания и социальной защиты своих граждан, снижение его роли до функции надзирателя за соблюдением прав человека кажется слишком опасным.

Ответ: космополитизм и права человека.

Взгляд на человека как на гражданина мира, предложенный Кантом, был ответом на войны в Европе, причиной которых были конфессиональные и национальные противоречия. Есть ли способ избежать войны между суверенными государствами? Право прекращает естественное состояние среди индивидов. Чтобы преодолеть его на уровне отношений между государствами, необходим переход к всемирно-гражданскому состоянию. Главный вопрос, возникающий при этом: как обеспечить постоянное самоограничение суверенных государств? Сдерживающей междоусобицу силой могла бы стать некая сверхдержава. Однако Кант отвергает такую возможность и предлагает конфедерацию правовых государств, вступающих в правовой союз. Долгое время проект Канта об утверждении гражданско-правового состояния, сначала внутри отдельных государств, а затем в масштабах всей Земли, считали утопией.

Кажется, что современность позволяет реализовать такую возможность. Во-первых, после второй мировой войны возникли новые формы пацификации, порожденные глобализацией. Транснациональные кампании, банки, издательства, информационные концерны существенно ограничивают амбиции правительств тех или иных национальных государств, разрушают их классическую державную политику. Во-вторых, после Нюренбергского процесса в декларациях международных надгосударственных организации и, прежде всего, ООН движение за мир во всем мире приобрело конструктивный характер. В-третьих, мировая общественность институализировалась в форме разного рода негосударственных организаций наподобие Гринпис или Международной амнистии.

На самой деле «союз народов», как о нем мечтал Кант, и современное «мировое сообщество» - это, конечно, разные институты. Преимущества кантовской модели состоит в том, что мирное сосуществование достигается не «мировым правительством», а свободным решением народов жить в мире. Сегодняшние миротворческие интервенции вызывают подозрение, что универсалистский проект, стирающий границу между своими и чужими, оказывается формой морального ханжества. Более того, он хорошо вписывается в стратегию «маленькой победоносной войны», которая считается политиками вроде К. Шмитта хорошим средством для поддержания боеспособности своего населения. Проблема с правами человека состоит в том, что она может быть переведена в чисто моральную плоскость, ибо основанная на ней политика оказывается аналогичной любой другой фундаменталистской политике. Чтобы этого избежать этого, следует напомнить кантовскую модель вечного мира, достоинством которой является не разделение, а сближение морального, политического и юридического. Но в каком случае интервенция, направленная на защиту прав человека, может быть одновременно морально, политически и юридически легитимной? Ответ на этот вопрос зависит не столько от общего принципа, сколько от способов его применения. Они могут быть выработаны только как продукт согласия политиков и народа.

Сегодня все говорят о приоритете прав человека. Удивительно, что при этом не видят причин для их переоценки. На самом деле, они есть ни что иное, как гражданская религия эпохи Модерна, нравственно-политическое основание его проекта, опирающегося на идею человека. Как таковая эта установка имеет идеологическое происхождение, по отношению к которой возникает проблема легитимации. Трудность заключается в том, что сама концепция прав человека возникает в рамках исторически конкретной формы территориального государства. Обусловленная исторически определенным новоевропейским контекстом, она претендует на универсальность. Провозглашается равенство людей перед законом независимо от их происхождения, расы, языка, верований. Таким образом, речь идет о культурной универсальности и трансисторичности прав человека: к какой бы эпохе или культуре он не принадлежал, он имеет естественные права.

Критические возражения против их универсальности строятся на том, что права человека есть ни что иное, как форма европоцентризма и даже культурного империализма Запада (Лиотар, Фейерабенд). Критики ставят вопрос о правомерности применения концепции прав человека, сложившейся в рамках западной культуры в эпоху Просвещения, к другим эпохам и культурам. Не являются ли универсальные права человека правами христианина? Иначе как понять, что именно в Вирджинии, где был принят первый билль о правах, так долго существовало рабство? На самом деле эти страшилки основаны на смешивании универсальности и униформности. Равные права человека не стирают культурных и социальных различий. Хотя нельзя не признать, что под видом борьбы за права человека нередко осуществляется навязывание западного образа жизни «нецивилизованным народам» или странам, так называемого третьего мира. Поэтому права человека должны опираться не те или иные исторически возникшие культуры и государства, а на идею человека, которая разрабатывается в философской антропологии.

Но можно ли говорить о человеке вообще. Если человек - продукт культуры, то о нем нельзя рассуждать с внеисторической точки зрения. На это еще в 30-е годы указывали Г. Лукач и М. Хоркхаймер. По Аристотелю, человеческие качества формируются лишь в обществе. Это доказывает относительность прав человека к античному полису или территориальному государству эпохи Нового времени. Если Гегель утверждал, что государство должно воплощать нравственную идею, то сегодня высказываются сомнения относительно этической задачи государства. Согласно концепции прав человека, государство задает лишь самые общие условия рыночной экономики, гуманность же следует искать совсем в другом месте. Эта мысль не была чужда и Аристотелю, который писал в «Большой этике» о том, что счастье не связано напрямую с политическим устройством.

Концепция прав человека имеет незначительное антропологическое содержание. Существует немало форм и возможностей реализации счастливой жизни: священник, врач, инженер, художник - каждый по-своему видит смысл жизни. Права человека оставляют возможности выбора открытыми и определяют лишь общие предпосылки гуманности. Отсутствие образования, знания и иных достоинств цивилизации обрекает, считал Аристотель, на рабство. Вместе с тем, концепция прав человека кладет предел радикальному историзму и плюрализму в антропологии. В конце концов, плюрализм культур и субкультур, как и нонконформистское поведение, возможны лишь при определенных условиях, которые сами ни плюрализируемы и не историзируемы. Идея прав человека должна пониматься как единство конкретного и универсального. Она ограничивает плюрализм и нонконформизм признанием общих условий, которые образуют нормативное понятие гуманности.

Внутри западной юриспруденции легитимация прав человека не стала актуальной проблемой. На академическом небосклоне она восходит в практической философии в контексте обсуждения интеркультуральности, а так же в ходе отречения от телеологического мышления. В обоих случаях антропология вступает в дебаты с проектом модерна. Эти дебаты всегда имеют агрессивный характер. Например, А. Макинтайр считает просвещение разновидностью религии прав человека, которая недалеко ушла от гонений на ведьм. В самом понятии разума, как в католическом, также и в протестантском его вариантах, уже содержатся необсуждаемые моральные предпосылки, определяющие содержание идеи человека. Антропология как нормативная наука по-прежнему строится на основе телеологического мышления. Но отказ от него приводит к неразрешимости вопроса о легитимации прав человека. Права человека - это не завершенное, а лишь исходное определение условий, наличие которых позволяет говорить о человеке как человеке. В этом смысле они считаются «врожденными», «априорными» и «неотчуждаемыми» и представляют трансцендентальные основания философской антропологии.

Наличие и осознание элементарных интересов объясняет пафос, связанный с правами человека. Для их легитимации привлекаются как антропологические, так и этические аргументы. При этом этическое обоснование прав человека считается более эффективным, чем антропологическое: применять философскую антропологию для легитимации прав человека - то же самое, что стрелять из пушки по воробьям. Свою возможность самореализации человек откладывает и обменивает на самоограничение другого, чтобы не стать жертвой чужой власти. Обмениваемость предполагает, что собственные интересы могут быть удовлетворены такими действиями, которые принимаются другими. Только принятие соответствующих обязанностей перед людьми делает возможной реализацию прав человека. Отказ от убийства, от посягательства на чужое имущество, от преследования за религиозные и иные убеждения является предпосылкой права на жизнь, собственность, свободу вероисповедования. Вопрос в том, что предпочтет человек: право убивать, если в этом случае он и сам может оказаться убитым, или право на жизнь, которое осуществляется отказом от убийства. Ясно, что речь идет о самосохранении не столько физического существа, сколько морального Я. Как показал исторический опыт, одни люди предпочитают жизнь, другие свои религиозные убеждения, третьи - политическую свободу. Отсюда необходимо учитывать трансцендентальные интересы и формы обмена, которые позволяют более кардинально обосновать права человека. Речь идет не столько об индивидуальных, сколько о коллективных интересах. Можно говорить о проблеме образования, социальной и культурной идентичности, кооперации, экологии и др., которые дают новые основания для легитимации прав человека.

Ответ: цивилизация и урбанизация.

Глобализация, которая открывает хорошие перспективы в сферах экономики, политики, информации и коммуникации, тем не менее, таит в себе определенные опасности. Их не следует понимать вслед за антиглобалистами как некое абсолютное зло, однако стоит подумать над тем, как их максимально нейтрализовать. За все приходится платить и, вероятнее всего, придется заплатить существованием самобытных культур, игравших роль символической защиты общества. Однако стоит подумать о последствиях этого, ибо они уже ясно обозначились. Бездомность, безродность современного человека прогрессирует, как ни странно, прежде всего, там, где люди имеют комфортабельное жилище, и могут свободно передвигаться по всему миру.

Так называемая глобализация протекает весьма по-разному в зависимости от конкретных условий. Необходимо описание каналов, по которым циркулируют информация, деньги, культурные артефакты и иные ценности. Важно знать, какие организации и люди обслуживают эти сети. К каким последствиям приводят те или инъекции европейских культурных образцов (экономика, политика, права человека, искусство и др.) в «тело» неевропейских народов. И наоборот, могут ли, и если могут, то как, те, кого представляют другие, представлять себя сами и тем самым влиять на другие «цивилизованные» народы. Тут тоже мало разговоров о взаимодействии культур, необходимо проследить трансформации культурного и иного капитала.

Современность, даже если признать глобализацию, не есть что-то монолитное. И это должно предостерегать от односторонних и однозначных оценок. Модель современности следует строить в гештальте не сферы, среды, или мембраны, а сети, состоящей из тонких каналов, по которым циркулируют люди, товары, знания и капиталы (включая культурный и символический). Речь идет о «молекулярном» подходе и это сразу меняет стратегию диалога.

Наиболее подходящей машиной интеграции представителей различных этносов и наций всегда считался крупный город. Все города основывались пришельцами. Они росли не только за счет местного населения, но и пришлых. Более того, уже давно многие города представляли собой мультиэтничные конгломераты и в них, как, например, в Риме были национальные кварталы, а Венеции даже гетто. При этом город исправно играл роль «плавильного тигля» и перерабатывал разнородную в культурном отношении массу жителей в единое целое. Конечно, жители разделялись по своему социальному, экономическому и профессиональному положению, а также по культурному уровню, однако было нечто, что заставляло всех их дружно вставать на защиту города в минуты опасности. Город имел лицо, по принадлежности к городу судили о человеке.

Но в последнее время мегаполисы перестали выполнять свои идентификационные функции. Хуже того, его новые жители уже не желают «переплавляться», а образуют внутри города такие кварталы, где даже власти вынуждены разговаривать на языке населяющих их жителей. Национальные кварталы современного Нью-Йорка это уже не гетто, а нечто иное. Если раньше коренные итальянцы, евреи или русские оставались верными своей культуре и обычаям, а их дети и тем более внуки уже были американцами и с большим акцентом говорили на родном языке, то современные эмигранты, не принимающие ценностей города, не стремятся и к сохранению своей прежней культуры. Они чужие среди своих.

Это порождает трудности связанные с восстановлением единства города в форме солидарности его жителей. С либерально-рыночной точки зрения это и ненужно. Однако автономные и независимые жители мегаполисов получили жестокий урок от террористов. Их акции свидетельствуют, о том, что фундаментализм вовсе не исчез, и поэтому от жителей городов по-прежнему в критические моменты требуется проявление солидарности, ибо никакие спецслужбы не в силах сделать то, на что способна бдительность и мужество граждан.

Современный российский город тоже не справляется с иммигрантами. Еще в советское время предпринимались искусственные ограничения, направленные на регулирование иммиграционных потоков. К их отмене добавилась стихийная иммиграция последнего десятилетия, которая уже не связана с потребностями сферы труда. Переселенцы, конечно, еще говорят по-русски (и это наследие СССР), однако уже не вписываются в городскую культуру и образуют автономные «анклавы», которые не похожи на традиционные «диаспоры» или «землячества». В силу переполнения рынка труда, они вынуждены заниматься полукриминальной или криминальной деятельностью.

Необходимо проанализировать сложившуюся ситуацию, изучить формы межэтнических отношений и выдвинуть достоверные прогнозы в отношении будущего состояния этих отношений. Таким образом, речь идет о формировании концепции практической политики, направленной на поиски эффективных способов совместного существования людей в крупных мегаполисах. Поскольку большой город - это как бы модель всего мира, то ответ на вопрос о том, как можно избежать межэтнических конфликтов, будет способствовать достижению мира между народами на Земле.

Распад социальной ткани в больших городах не остался без внимания. Городские власти инстинктивно стремятся найти какие-то формы сборки коллективного тела города. Раньше ими были, прежде всего, массовые митинги и демонстрации, а также разного рода общественные пространства вроде дворцов культуры и кинотеатров. Но сегодня, митинги и выступления вновь, как накануне революций, приобрели дестабилизирующий характер. Власти пытаются возродить праздники, фестивали, дни города и прочие шоу. Город, и это особенно чувствуется во время предвыборных кампаний, понимается уже не как культурно-нравственное единство, а как социально-политическая фикция.

Не отрицая современных акций - возрождение традиционных и новых зрелищ, разного рода фестивалей, а также попыток восстановить почетное гражданство, как символ человеческого величия города, следует продумать и культурные формы единства людей. Прежде всего, это распространенные в Америке дни благодарения, новогодние и другие, в том числе и религиозные праздники, когда люди обмениваются подарками и совместно вкушают пищу. Это могут быть благотворительные мероприятия, фестивали районов и улиц и даже некие общие мероприятия, объединяющие жителей домов и районов - например, совместное благоустройство территорий. Устройству мест обитания и особенно отдыха следует уделять самое тщательное внимание. Так лицо Петербурга, особенно центр, существенно преображается. Но важно, чтобы город приобрел не только парадное величие бывшей столицы, но и возродил былую теплоту межчеловеческих связей. Поэтому требуют восстановления не только детские площадки, но и места общения взрослых: для детей - нечто вроде «пионерских домов», для подростков - клубы, спортивные площадки и дискотеки, для стариков - парки, оборудованные павильонами для игры в шахматы.

Современное общество потребления напоминает диснейлэнд, главное для него развлечения, а враг - это нужда и забота. Советский и китайский реализм тоже изображал изобилие, свой диснейлэнд. Сегодня все говорят о конце искусства, а между тем город становится не просто все более искусственным, но все более художественно-эстетическим феноменом, точнее, местом развлечения. Культурная среда образуется из многочисленных субкультурных образований вроде партийных, профессиональных и иных сообществ, каждое из которых формирует собственные образцы для подражания. Но есть ли что-то общее между фанатами рока, мотоциклов, любителями гольфа, лошадей, аквариумных рыб, остеопатами, палеолингвистами? Во всякой субкультуре действую свои общие законы ассимиляции. Основное правило сборки современных обществ: захватить и подчинить человека целиком. Нигде индивиды так не сходны, как в этих сообществах, отделенных друг от друга невидимыми, но непроницаемыми стенами. Безусловно истинное в одной зоне, ничего не значит в другой. И вместе с тем никто никого не опровергает. Насколько прочен такой способ переплетения социальной ткани?

Прежние модели представляли общество как большую инсталляцию: «потребительское общество», члены которого объединены шопингом, как «общество комфорта», или, наоборот, как «общество риска». В книге Джоржио Агамбена «Homo sacer» высказывается шокирующее утверждение, что современное общество организовано по принципу концентрационного лагеря: изолированного места, в котором главное - выжить. На самом деле можно говорить более либерально: к современной общественной системе применима скорее метафора бесконечного музея, а не изолированного лагеря. Переходы из одной среды в другую осуществляются посредством туризма. Если экономический мир был связан заботой о достатке и антагонистическими отношениями, то потребительский мир озабочен бегством от скуки. Искусство находит применение в строительстве пассажей, анимационных центров, в обеспечении комфорта.

Антропологическим последствием увеличения свободного времени является взрыв внимания к себе. Все те серьезные изменения в морали и нормах поведения, которые в свете прежних традиций выглядят шокирующими, обусловлены облегчением жизни от труда и забот о хлебе насущном. Свободное время тратится на развлечения. Львиную долю его съедает путешествие, передвижение в поисках удовольствий. Современные тела - это тела водителей или пассажиров автомобилей. Два из трех моторизованных передвижений тратятся на неэкономическую и не профессиональную деятельность. Прежде всего, бросается в глаза расцвет туризма, сегодня количество путешествующих людей и потраченного на туризм времени во много раз превосходит то, что было раньше, даже если учитывать кругосветные путешествия.

Ценой прогресса в направлении общества благоденствия является снижение рождаемости и старение населения. Отказ от родительского долга только отчасти оправдывается дороговизной воспитания, сохранения здоровья и образования. Низкую рождаемость нельзя объяснить ссылками только на профессиональную занятость женщин и на дороговизну воспитания. Современные государства тратят такие средства на поддержку материнства и детей, каких никогда в истории ни одно общество не вкладывало. Причина падения рождаемости лежит в изменении стандартов комфорта. Люди уже не желают обременять себя лишними заботами о других.

В сфере ментальности также намечаются опасные тенденции. С одной стороны, происходит повышение моральной чувствительности общественности. Это проявляется в борьбе за права человека, гуманизацию дисциплинарных пространств общества, защиту окружающей среды и животных. С другой стороны, нарастает ресентимент, реализующийся как идентификация себя с жертвой. Разработаны профессиональные способы презентации жертвенности: евреи, негры, парии, аборигены, малые народы. Понятно, что этот феномен кроме психического имеет основательные экономические мотивы. Громкий скандал, вызванный требованием возмещения ущерба от вредных воздействий микроволновок, которые утаивались производителями, стал парадигмальным для многочисленных подобных процессов защиты окружающей среды и здоровья людей. Примером тому являются кампании о вредном воздействии на слух мобильных телефонов и аудиоплейеров, об угрозе крупных астероидов и т.п.. Сегодня правительства развитых стран тоже изображают себя жертвами террористов. Такая позиция уязвима в том отношении, что предполагает готовность принести себя в жертву. Как известно, это ветхозаветное мироощущение, присущее гонимым народам, не блокирует, а наоборот провоцирует агрессию.

Ответ: Россия.

Историки утверждают что, вся прошлая история была сплошной чередой войн. Но может быть, это относится к истории Европы. Трудно представить государство, которое непрерывно воюет. Поэтому приходится принять во внимание и довольно долгие периоды мирного сосуществования с соседями. Если посмотреть на эту проблему с точки зрения психоистории, то обнаружатся довольно интересные механизмы взаимопонимания. Воображение по части его возможных форм обычно замыкается на переговорах. Да, действительно, пока люди переговариваются, они не дерутся. Однако, переговорный процесс не слишком эффективен. В ходе дискурса противники должны критически пересмотреть свои установки в отношении другого и таким образом отыскать точки сближения. Но иногда проблемой становится наличие доброй воли к диалогу, и он оказывается всего лишь способом затянуть время и подготовиться к борьбе. Дело в том, что вступить в диалог с другим - это значит не только пойти ему навстречу, но и подчиниться его правилам. Например, если обсуждается состояние прав человека, это значит, что они понимаются одинаково вступившими в дискуссию сторонами. Но этого-то как раз и нет, если речь идет о Западе и Востоке. Либералы имеют в виду индивидуальную свободу, а консерваторы ставят целостность общества выше интересов индивида. Приходится искать до- или внеидеологические формы диалога.

Каждый народ имеет свою символическую иммунную систему, задача которой обоснование своей исключительности и превосходства над другими народами. Не только идеологемы, но и мифологемы, содержащиеся в религиозных, художественных и иных дискурсах культуры, глорифицируют национальных героев, и представляют соседей в смешном виде. Но это вовсе не ведет к войне. Мощная символическая защита придает уверенность в себе и избавляет от страха перед чужими. Она снимает страх и порождает не враждебность, а интерес и уважение к другому, что становится основой гостеприимства. Отсюда складываются различные формы коммуникации в форме торговли и иных обменов, в ходе которых осуществляется циркуляция товаров¸ идей и людей. На этой основе преодолевается стресс врага и формируются коды общения. Думается, что и сегодня эти традиционные формы соседства и гостеприимства могут быть рекультивированы в форме культурных обменов.

Имея в виду обострившиеся внешние и внутренние конфликты, я исхожу из предположения о решающей роли внутренней конфликтности. Если человек и даже целый народ не любит себя, стыдится настоящего, воспринимает историю как «ужасную», то он боится и ненавидит другого. Разумеется, наличие воинственных и агрессивных соседей заставляет «держать ухо востро», однако такая осторожность и забота о собственной безопасности не имеет ничего общего ни с шовинизмом, ни с колониализмом. Поэтому, размышляя о диалоге цивилизаций, полезно начать с анализа состояния собственного самосознания.

Сегодня технократическое мировоззрение, как оптимистическая идеология эпохи прогресса, в результате осознания его негативных последствий, вроде экологического кризиса, недееспособности демократии, дегуманизации общества, а также под влиянием хайдеггеровской оценки технонауки как формы воли к власти, сменяется апокалипсическими настроениями, выражающимися в тезисах о «смерти человека», «конце цивилизации» и т. п. Одни видят выход в обращении к традициям древности, в усилении религиозного, морального, гуманистического воспитания, в возвращении к духовному культурному наследию, на базе которого возможно восстановление солидарности людей и сплоченности общества. Другие, наоборот, считают выходом из кризиса ускоренное развитие цивилизационного процесса, глобализацию и вестернизацию, а также развитие современных технологий, снижающих техногенную нагрузку на природу.

Естественно, эти умонастроения отражают раскол и расслоение общества. Под прикрытием идеологии «вечного мира» и защиты прав человека был преодолен колониализм, но остается резкое различие между бедными и богатыми странами. Для одних «нулевой рост», затормаживание индустриализации означает не только сохранение достигнутого, но и возможность роста благодаря новейшим технологиям, для других - нищету. Особенно в России, где ситуация характеризуется «многоукладностью», когда болячки отсталости и бедности соединяются с язвами капитализма и издержками цивилизации, приходится принимать во внимание и сочетать кажущиеся теоретически несовместимыми программы.

Не имея твердых оснований для научных прогнозов и не впадая в политический оптимизм, характерный для предвыборных обещаний, социальный антрополог может проследить человеческие изменения, неизбежные в такие переходные эпохи как наша. Мы все еще стоим на распутье, и видим перед собой два пути. Один - вернуться назад к уравнительной справедливости. Другой - встать на путь либеральной рыночной экономики и извлекать прибыль даже из пороков людей, культивируя и усиливая их при этом. Но долго ли продержались такие общества? Обе модели, одна из которых решает моральную, а другая - экономическую задачу, с антропологической точки зрения бесперспективны. Нужно искать, точнее, прокладывать новый путь.

Государство надо оценивать не столько по объему производства товаров потребления или оружия, а по состоянию физического и душевного здоровья его граждан. В последнее время не только представители гуманитарных наук, но и политики с экономистами заговорили о «человеческом капитале». К сожалению, эта емкая метафора понимается по-разному. Гуманитарии считают, что она означает духовный потенциал, интеллектуальность, моральность, культурность, наконец, цивилизованность. Политики и экономисты оценивают человека как часть «сверхорганизма», т. е. общества, понимают под человеческим капиталом способности и умения содействовать его развитию. В первом случае значение понятия «человеческий капитал» оказывается слишком неопределенным, так как духовность не подлежит измерению. Во втором случае значение верифицируемо, но задается слишком прагматично. Не отрицая эвристической ценности данного понятия, следует иметь в виду, что речь не идет об открытии какой-то новой человеческой субстанции, которая втайне, в глубине души проделывает важную работу по укреплению или, наоборот, разрушению социума.

Человек не имеет какой-либо заданной природы, как не сводится к идее или сущности. Поэтому, говоря о людях, воспитанных в рамках различных культур, например, принадлежащих к цивилизациям Востока или Запада, не следует думать, что восточный человек от природы не рационален и не трудолюбив, агрессивен и нетерпим к чужому. Человек является продуктом культурных практик воспитания, которые существенно отличаются друг от друга. Восток - это, действительно, еще во многом традиционное общество, которое хотя и интегрировано в мировое хозяйство, однако построено на иных ценностях, нежели те, что лежат в основе европейской цивилизации. Запад неприемлем как раз своим индивидуализмом, который вовсе не является врожденным. Его история начинается с Нового времени и продолжается сегодня, поскольку главная проблема видится в угрозе обществу со стороны растущего индивидуализма.

Но что это значит «быть вместе»? Является общество совокупностью граждан, раз в четыре года принимающих участие в выборах, или нечто большее - например, народ, нация или просто соотечественники, существующие по формуле: живи сам и не мешай жить другим. Сегодня гуманитарии озабочены распадом близких, интимно-дружеских связей, так сказать, сильных взаимодействий, характерных для обществ, где еще сохранялись остатки кровнородственных отношений. Даже философы, заявившие о «смерти человека», грезят о той дружбе, которая связывала свободных мужчин в единую ткань греческого полиса.

Мысль о том, что солидарность достигается на почве философии или при ее посредничестве является заблуждением. В основе гуманизма лежит вера в то, что воспитывает и цивилизует чтение книг и слушание лекций. На самом деле все эти интеллектуальные занятия требуют уединения. Как формы жизни они не собирает, а разъединяет людей. Сожалея и страдая от болезненного одиночества, человек замыкается в капсуле собственного существования. Сегодня огромная армия психотерапевтов борется с отчуждением, но никто не хочет вернуться к формам жизни традиционного общества, в котором солидарность людей достигалась телесными практиками воспитания открытости и бытия-с-другим. Насколько эффективно такое лекарство от одиночества и, насколько, опасны его побочные последствия? Как показывает опыт урбанизации, люди стремились в большие города в поисках куска хлеба, но были и такие, кто тяготился постоянным присмотром со стороны родственников и знакомых. Коммунальная идиллия на самом деле сопровождается ужасными раздорами и, прежде всего, вокруг собственности. Быть вместе хорошо только в детстве: родительский дом, школа, улица, если они пронизаны атмосферой дружественности, действительно, составляют некое подобие древнегреческой ойкумены. Однако мир взрослых организован совсем по-другому, он мало напоминает мир детства и не нуждается в качествах, воспитанных в рамках коллективов с тесными контактами. В мире длинных дистанций и сложных расчетов, в мире анонимных не знающих жалости и сочувствия сил, дружба выступает такой же иллюзией, как истина и красота.

Социальная реальность, в которой прежние человеческие качества уже не требуются, ибо люди становятся агентами общественных машин, воспринималась Марксом, Ницше и Кьеркегором, как отчужденный на голову поставленный мир. Однако государственные и общественные «машины» становятся более гуманными, именно они обеспечивают комфорт и безопасность. Протест против них перестает быть тотальным, на смену революциям приходит забота об устройстве частной жизни.

Сегодня человеческие объединения строятся не на душевном единстве, а на организационной основе и все меньше полагаются на солидарность. Но вот что парадоксально: в рамках чисто вымытых, очищенных от всего человеческого, функционирующих на основе служебных отношений институтов и предприятий, люди пытаются создать оазисы дружественности, культивируют корпоративный дух. Не следует принимать за отражение социальной реальности романы Кафки, Орвела или Замятина. Эти писатели были гениальными изгоями, ощущавшими на себе унифицирующее давление больших бюрократических машин. Но сами Акакии Акакиевичи - эти люди подполья с их тонкими переживаниями - вели свое существование в окружении чиновничьей братии спаянной корпоративным чувством. Когда Кант заявлял, что общество основано не на солидарности, а на злобно-недоверчивых отношениях людей друг к другу, то он, конечно, тоже не заблуждался. Оглянитесь вокруг, где вы еще найдете «общество друзей и единомышленников», кажется, что кругом царят вражда и злоба, подогреваемые конкуренцией. И эта правда подрывает проекты не только социалистической солидарности, но и либеральной свободы.

Вопрос о человеке - это вопрос о медиумах. Сегодня мы происходит настоящая революция медиумов коммуникации. Пока еще работает система образования, благодаря которой происходит между прочим и социализация людей: из индивидов, они превращаются в личности и говорят друг с другом на универсальном языке. В этом отношении Болонский процесс является чрезвычайно важным для взаимопонимания и взаимодействия людей в планетном масштабе. Люди могут договариваться, если они достигают согласия в отношении того, что является истинным и ложным, плохим и хорошим, прекрасным и безобразным. Именно этому и учит школа и книга.

На смену книжной культуре приходит аудио-визуальная. Это приводит к тому, что прежние критерии понимания и диалога сменяются новыми, правда, никто не знает какими. Иногда нашу эпоху называют постмодерном, которому кроме мультикультурализма приписывают разрушение традиционных феноменов социального, политического, экономического и эстетического. Они вышли из-под контроля и развиваются по принципам теории катастроф. Тот факт, что эпоха эпистолярного гуманизма приходит сегодня в упадок не означает, что наступает эпоха варварства, одичания и террора. Основой современных философских и научных представлений о бесконечной Вселенной, просторы которой покоряют космические корабли, является новый тип коммуникации, медиумом которой являются уже не книги, а сигналы - носители информации, подлежащей расшифровке и истолкованию на основе научного метода. Информационная революция привела к созданию единого коммуникативного пространства. Особенно благодаря Интернет можно свободно пересекать границы национального государства и практически мгновенно связаться с любым жителем Земли, если конечно он является владельцем персонального компьютера, подключенного к «всемирной паутине». Описанные сдвиги в эволюции коммуникативных систем можно рассматривать как основу построения тех или иных философских моделей коллективности.

Как альтернативу или дополнение политических и экономических моделей единства, можно предложить философское понимание взаимоотношения культур. Философия всегда стремилась преодолевать биологическую, родовую, социально-экономическую и, тем более, партийно-классовую обусловленность норм человеческой морали и искала универсальное знание. Субъект философии как надындивидуальный, так наднациональный. Конечно, и его язык остается во многом европоцентричным, так как философия наиболее интенсивно культивировалась в университетах Европы. Однако, философия, как, впрочем, и наука преодолевает национальные границы. Именно на ее языке предпочтительнее всего обсуждать конфликты. Может быть, это и не самый простой и понятный язык. Однако он выводит на уровень высоких абстракций и позволяет отвлечься от замкнутых на «кровь и почву» убеждений. Кроме того, критико-рефлексивные методы философии изначально приспособлены для выявления концептуальных и иных предпосылок, на которые опираются рассуждения. Именно их следует выявить и обсудить в случае возникновения конфликтов. Каждый человек и каждый народ имеет право рассматривать мир с точки зрения своих интересов. Но точно также каждый должен принять во внимание интересы других. Дискуссия на философском языке, несомненно, будет способствовать принятию взвешенных решений. Межнациональные конфликты в Европе и Америке свидетельствуют о том, что не следует торопиться сближать даже в рамках мегаполисов различные народности. Не менее опасны и бесперспективны споры национальной интеллигенции, которая, смешивая культурную и национальную автономию, нередко разжигает национальную рознь, хотя и сожалеет о ее последствиях. Но, может быть, по настоящему опасен не патриотизм, а космополитизм. Судя по протестам против глобализации, для этого опасения есть серьезные основания. То, что подается под видом «общечеловеческих ценностей» чаще всего оказывается идеологией наиболее агрессивного государства. Поскольку именно философия указывает на скрытый европоцентризм в понимании прав человека, постольку есть основания считать, что дискуссии, проводимые на ее языке, окажутся более восприимчивыми к ценностям других культур.

Привязанность человека к дому и земле, на которой он стоит, гордость за свой славный род, наконец, патриотизм не ведут автоматически к шовинизму. Каждый человек и каждый народ имеют право считать себя избранным. Контроль и ограничения необходимы по отношению к способам и средствам самоутверждения. К сожалению, они остаются еще слишком грубыми. Люди проявляют дикое, пещерное мышление, когда прибегают к военным способам решения конфликтов. Современная цивилизация более гуманна, чем кажется ее критикам. Поэтому задача философии состоит не в том, чтобы подогревать апокалипсические настроения, а в том, чтобы внушать человечеству чувство уверенности в способности разума найти мирные и гуманные способы решения глобальных и локальных проблем.

См.: Christiane Uhlig. «Russland ist mit dem Verstand nicht zu begreifen». Die Modernisierungsdebatte in den russischen Geistes- und Sozialwissenschaften, a.O., 377.

Республиканцы и демократы как политические партии в Америке, конечно, различаются по своим программам и стратегиям, однако с философской, да и с обыденной, точки зрения различие меду ними вовсе не является категорическим.

Schmitt C. Verfassungslehre (1928) Berlin, 1983. S. 231

Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 4. М.., 1983. С. 309.

Макинтайр А. После добродетели. Екатеринбург. 2001. С. 102