Рассказ начало ф а искандера краткое содержание. Ф

Фазиль Искандер

Тринадцатый подвиг Геракла

Все математики, с которыми мне приходилось встречаться в школе и после школы, были людьми неряшливыми, слабохарактерными и довольно гениальными. Так что утверждение насчёт того, что Пифагоровы штаны якобы во все стороны равны, вряд ли абсолютно точно.

Возможно, у самого Пифагора так оно и было, но его последователи, наверно, об этом забыли и мало обращали внимания на свою внешность.

И всё-таки был один математик в нашей школе, который отличался от всех других. Его нельзя было назвать ни слабохарактерным, ни тем более неряшливым. Не знаю, был ли он гениален, - сейчас это трудно установить. Я думаю, скорее всего был.

Звали его Харлампий Диогенович. Как и Пифагор, он был по происхождению грек. Появился он в нашем классе с нового учебного года. До этого мы о нём не слышали и даже не знали, что такие математики могут быть.

Он сразу же установил в нашем классе образцовую тишину. Тишина стояла такая жуткая, что иногда директор испуганно распахивал дверь, потому что не мог понять, на месте мы или сбежали на стадион.

Стадион находился рядом со школьным двором и постоянно, особенно во время больших состязаний, мешал педагогическому процессу. Директор даже писал куда-то, чтобы его перенесли в другое место. Он говорил, что стадион нервирует школьников.

На самом деле нас нервировал не стадион, а комендант стадиона дядя Вася, который безошибочно нас узнавал, даже если мы были без книжек, и гнал нас оттуда со злостью, не угасающей с годами.

К счастью, нашего директора не послушались и стадион оставили на месте, только деревянный забор заменили каменным. Так что теперь приходилось перелезать и тем, которые раньше смотрели на стадион через щели в деревянной ограде.

Всё же директор наш напрасно боялся, что мы можем сбежать с урока математики. Это было просто немыслимо. Это было всё равно, что подойти к директору на перемене и молча скинуть с него шляпу, хотя она всем порядочно надоела. Он всегда, и зимой и летом, ходил в одной шляпе, вечнозелёной, как магнолия. И всегда чего-нибудь боялся.

Со стороны могло показаться, что он больше всего боялся комиссии из гороно, на самом деле он больше всего боялся нашего завуча.

Это была демоническая женщина. Когда-нибудь я напишу о ней поэму в байроновском духе, но сейчас я рассказываю о другом.

Конечно, мы никак не могли сбежать с урока математики. Если мы вообще когда-нибудь и сбегали с урока, то это был, как правило, урок пения.

Бывало, только входит наш Харлампий Диогенович в класс, сразу все затихают, и так до самого конца урока. Правда, иногда он заставлял нас смеяться, но это был не стихийный смех, а веселье, организованное сверху самим же учителем. Оно не нарушало дисциплины, а служило ей, как в геометрии доказательством от обратного.

Происходило это примерно так. Скажем, иной ученик чуть припоздает на урок, ну, примерно, на полсекунды после звонка, а Харлампий Диогенович уже входит в дверь. Бедный ученик готов провалиться сквозь пол. Может, и провалился бы, если бы прямо под нашим классом не находилась учительская.

Иной учитель на такой пустяк не обратит внимания, другой сгоряча выругает, но только не Харлампий Диогенович.

В таких случаях он останавливался в дверях, перекладывал журнал из руки в руку и жестом, исполненным уважения к личности ученика, указывал на проход.

Ученик мнётся, его растерянная физиономия выражает желание как-нибудь понезаметней проскользнуть в дверь после учителя. Зато лицо Харлампия Диогеновича выражает радостное гостеприимство, сдержанное приличием и пониманием необычности этой минуты. Он даёт знать, что само появление такого ученика - редчайший праздник для нашего класса и лично для него, Харлампия Диогеновича, что его никто не ожидал и, раз уж он пришёл, никто не посмеет его упрекнуть в этом маленьком опозданьице, тем более он, скромный учитель, который, конечно же, пройдёт в класс после такого замечательного ученика и сам закроет за ним дверь в знак того, что дорогого гостя не скоро отпустят.

Всё это длится несколько секунд, и в конце концов ученик, неловко протиснувшись в дверь, спотыкающейся походкой идёт на своё место.

Харлампий Диогенович смотрит ему вслед и говорит что-нибудь великолепное, например:

Принц Уэльский.

Класс хохочет. И хотя мы не знаем, кто такой принц Уэльский, мы понимаем, что в нашем классе он никак не может появиться. Ему просто здесь нечего делать, потому что принцы в основном занимаются охотой за оленями. И если уж ему надоест охотиться за своими оленями и он захочет посетить какую-нибудь школу, то его обязательно поведут в первую школу, что возле электростанции. Потому что она образцовая. В крайнем случае, если бы ему вздумалось прийти именно к нам, нас бы давно предупредили и подготовили класс к его приходу.

Потому-то мы и смеялись, понимая, что наш ученик никак не может быть принцем, тем более каким-то Уэльским.

Но вот Харлампий Диогенович садится на место. Класс мгновенно смолкает.

Начинается урок.

Большеголовый, маленького роста, аккуратно одетый, тщательно выбритый, он властно и спокойно держал класс в руках. Кроме журнала, у него был блокнотик, куда он что-то записывал после опроса. Я не помню, чтобы он на кого-нибудь кричал, или уговаривал заниматься, или грозил вызвать родителей в школу. Все эти штучки были ему ни к чему.

Во время контрольных работ он и не думал бегать между рядами, заглядывать в парты или там бдительно вскидывать голову при всяком шорохе, как это делали другие. Нет. Он спокойно читал себе что-нибудь или перебирал чётки с бусами, жёлтыми, как кошачьи глаза.

Списывать у него было почти бесполезно, потому что он сразу узнавал списанную работу и начинал высмеивать её. Так что списывали мы только в самом крайнем случае, если уж никакого выхода не было.

Бывало, во время контрольной работы оторвётся от своих чёток или книги и говорит:

Сахаров, пересядьте, пожалуйста, к Авдеенко.

Сахаров встаёт и смотрит на Харлампия Диогеновича вопросительно. Он не понимает, зачем ему, отличнику, пересаживаться к Авдеенко, который плохо учится.

Пожалейте Авдеенко, он может сломать шею.

Авдеенко тупо смотрит на Харлампия Диогеновича, как

Бы не понимая, а может быть, и в самом деле не понимая, почему он может сломать шею.

Авдеенко думает, что он лебедь, - поясняет Харлампий Диогенович. - Чёрный лебедь, - добавляет он через мгновение, намекая на загорелое угрюмое лицо Авдеенко. - Сахаров, можете продолжать, - говорит Харлампий Диогенович.

Сахаров садится.

И вы тоже, - обращается он к Авдеенко, но что-то в голосе его заметно сдвинулось. В него влилась точно дозированная порция насмешки. - Если, конечно, не сломаете шею… чёрный лебедь! - твёрдо заключает он, как бы выражая мужественную надежду, что Авдеенко найдёт в себе силы работать самостоятельно.

Шурик Авдеенко сидит, яростно наклонившись над тетрадью, показывая мощные усилия ума и воли, брошенные на решение задачи.

Главное оружие Харлампия Диогеновича - это делать человека смешным. Ученик, отступающий от школьных правил, - не лентяй, не лоботряс, не хулиган, а просто смешной человек. Вернее, не просто смешной, на это, пожалуй, многие согласились бы, но какой-то обидно смешной. Смешной, не понимающий, что он смешной, или догадывающийся об этом последним.

И когда учитель выставляет тебя смешным, сразу же распадается круговая порука учеников и весь класс над тобой смеётся. Все смеются против одного. Если над тобой смеётся один человек, ты можешь ещё как-нибудь с этим справиться. Но невозможно пересмеять весь класс. И если уж ты оказался смешным, хотелось во что бы то ни стало доказать, что ты хоть и смешной, но не такой уж окончательно смехотворный.

Надо сказать, что Харлампий Диогенович не давал никому привилегии. Смешным мог оказаться каждый. Разумеется, я тоже не избежал общей участи.

В тот день я не решил задачу, заданную на дом. Там было что-то про артиллерийский снаряд, который куда-то летит с какой-то скоростью и за какое-то время. Надо было узнать, сколько километров пролетел бы он, если бы летел с другой скоростью и чуть ли не в другом направлении.

Как будто один и тот же снаряд может лететь с разной скоростью. В общем, задача была какая-то запутанная и глупая. У меня решение никак не сходилось с ответом.

Поэтому на следующий день я пришёл в школу за час до занятий. Мы учились во вторую смену. Самые заядлые футболисты были уже на месте. Я спросил у одного из них насчёт задачи, оказалось, что и он её не решил. Совесть моя окончательно успокоилась. Мы разделились на две команды и играли до самого звонка.

И вот входим в класс.

Еле отдышавшись, на всякий случай спрашиваю у отличника Сахарова:

Ну, как задача?

Ничего, - говорит он, - решил.

При этом он коротко и значительно кивнул головой в том смысле, что трудности были, но мы их одолели.

Как так решил, ведь ответ неправильный?

Правильный, - кивает он мне головой с такой противной уверенностью на умном добросовестном лице, что я его в ту же минуту возненавидел за благополучие. Я ещё хотел посомневаться, но он отвернулся, отняв у меня последнее утешение падающих - хвататься руками за воздух.

Оказывается, в это время в дверях появился Харлампий Диогенович, но я его не заметил и продолжал жестикулировать, хотя он стоял почти рядом со мной.

Наконец я догадался, в чём дело, испуганно захлопнул задачник и замер.

Харлампий Диогенович прошёл на место.

Я испугался и ругал себя за то, что сначала согласился с футболистом, что задача неправильная, а потом не согласился с отличником, что она правильная. А теперь Харлампий Диогенович, наверное, заметил моё волнение и первым меня вызовет.

Рядом со мной сидел тихий и скромный ученик. Звали его Адольф Комаров, теперь он себя называл Аликом и даже на тетради писал "Алик", потому что началась война и он не хотел, чтобы его дразнили Гитлером. Всё равно все помнили, как его звали раньше, и при случае напоминали ему об этом.

Я любил разговаривать, а он любил сидеть тихо. Нас посадили вместе, чтобы мы влияли друг на друга, но, по-моему, из этого ничего не получилось. Каждый остался таким, каким был.

Сейчас я заметил, что даже он решил задачу. Он сидел над своей раскрытой тетрадью, опрятный, худой и тихий, и оттого, что руки его лежали на промокашке, он казался ещё тише. У него была такая дурацкая привычка - держать руки на промокашке, от которой я его никак не мог отучить.

Гитлер капут, - шепнул я в его сторону.

Он, конечно, ничего не ответил, но хоть руки убрал с промокашки, и то стало легче.

Между тем Харлампий Диогенович поздоровался с классом и уселся на стул. Он слегка задёрнул рукава пиджака, медленно протёр нос и рот носовым платком, почему-то посмотрел после этого в платок и сунул его в карман. Потом он снял часы и начал листать журнал. Казалось, приготовления палача пошли быстрей.

Но вот он отметил отсутствующих и стал оглядывать класс, выбирать жертву. Я затаил дыхание.

Кто дежурный? - вдруг спросил он.

Я вздохнул, благодарный ему за передышку.

Дежурного не оказалось, и Харлампий Диогенович заставил самого старосту стирать с доски. Пока тот стирал, Харлампий Диогенович внушал ему, что должен делать староста, когда нет дежурного. Я надеялся, что он расскажет по этому поводу какую-нибудь притчу из школьной жизни, или басню Эзопа, или что-нибудь из греческой мифологии. Но он ничего не стал рассказывать, потому что скрип сухой тряпки о доску был неприятен, и он ждал, чтобы староста скорей кончил своё нудное протирание. Наконец староста сел.

Класс замер. Но в это мгновение раскрылась дверь, и в дверях появилась докторша с медсестрой.

Извините, это пятый "А"? - спросила доктор.

Нет, - сказал Харлампий Диогенович с вежливой враждебностью, чувствуя, что какое-то санитарное мероприятие может сорвать ему урок. Хотя наш класс был почти пятый "А", потому что он был пятый "Б", он так решительно сказал "нет", как будто между нами ничего общего не было и не могло быть.

Извините, - сказала докторша ещё раз и, почему-то помешкав, закрыла дверь.

Я знал, что они собираются делать уколы против тифа. В некоторых классах уже делали. Об уколах заранее никогда не объявляли, чтобы никто не мог улизнуть или, притворившись больным, остаться дома.

Уколов я не боялся, потому что мне делали массу уколов от малярии, а это самые противные из всех существующих уколов.

И вот внезапная надежда, своим белоснежным халатом озарившая наш класс, исчезла. Я этого не мог так оставить.

Можно, я им покажу, где пятый "А"? - сказал я, обнаглев от страха.

Два обстоятельства в какой-то мере оправдывали мою дерзость. Я сидел против двери, и меня часто посылали в учительскую за мелом или ещё за чем-нибудь. А потом, пятый "А" был в одном из флигелей при школьном дворе и докторша в самом деле могла запутаться, потому что она у нас бывала редко, постоянно она работала в первой школе.

Покажите, - сказал Харлампий Диогенович и слегка приподнял брови.

Стараясь сдерживаться и не выдать своей радости, я выскочил из класса.

Я догнал докторшу и медсестру ещё в коридоре нашего этажа и пошёл с ними.

Я покажу вам, где пятый "А", - сказал я.

Докторша улыбнулась так, как будто она не уколы делала, а раздавала конфеты.

А нам что, не будете делать? - спросил я.

Вам на следующем уроке, - сказала докторша, всё так же улыбаясь.

А мы уходим в музей на следующий урок, - сказал я несколько неожиданно для себя.

Вообще-то у нас шли разговоры о том, чтобы организованно пойти в краеведческий музей и осмотреть там следы стоянки первобытного человека. Но учительница истории всё время откладывала наш поход, потому что директор боялся, что мы не сумеем пойти туда организованно.

Дело в том, что в прошлом году один пацан из нашей школы стащил оттуда кинжал абхазского феодала, чтобы сбежать с ним на фронт. По этому поводу был большой шум, и директор решил, что всё получилось так потому, что класс пошёл в музей не в шеренгу по два, а гурьбой.

На самом деле этот пацан всё заранее рассчитал. Он не сразу взял кинжал, а сначала сунул его в солому, которой была покрыта Хижина Дореволюционного Бедняка. А потом, через несколько месяцев, когда всё успокоилось, он пришёл туда в пальто с прорезанной подкладкой и окончательно унёс кинжал.

А мы вас не пустим, - сказала докторша шутливо.

Что вы, - сказал я, начиная волноваться, - мы собираемся во дворе и организованно пойдём в музей.

Значит, организованно?

Да, организованно, - повторил я серьёзно, боясь, что она, как и директор, не поверит в нашу способность организованно сходить в музей.

А что, Галочка, пойдём в пятый "Б", а то и в самом деле уйдут, - сказала доктор и остановилась.

Мне всегда нравились такие чистенькие докторши в беленьких чепчиках и в беленьких халатах.

Но ведь нам сказали - сначала в пятый "А", - заупрямилась эта Галочка и строго посмотрела на меня. Видно было, что она всеми силами корчит из себя взрослую.

Я даже не посмотрел в её сторону, показывая, что никто и не думает считать её взрослой.

Какая разница, - сказала докторша и решительно повернулась.

Мальчику не терпится испытать мужество, да?

Я малярик, - сказал я, отстраняя личную заинтересованности - мне уколы делали тыщу раз.

Ну, малярик, веди нас, - сказала докторша, и мы пошли.

Убедившись, что они не передумают, я побежал вперёд, чтобы устранить связь между собой и их приходом.

Когда я вошёл в класс, у доски стоял Шурик Авдеенко, и, хоть решение задачи в трёх действиях было написано на доске его красивым почерком, объяснить решение он не мог. Вот он и стоял у доски с яростным и угрюмым лицом, как будто раньше знал, а теперь никак не может припомнить своей мысли.

"Не бойся, Шурик, - думал я, - ты ничего не знаешь, а я тебя уже спас". Хотелось быть ласковым и добрым.

Молодец, Алик, - сказал я тихо Комарову, - такую трудную задачу решил.

Алик у нас считался способным троечником. Его редко ругали, зато ещё реже хвалили. Кончики ушей у него благодарно порозовели. Он опять наклонился над своей тетрадью и аккуратно положил руки на промокашку. Такая уж у него была привычка.

Но вот распахнулась дверь, и докторша вместе с этой Галочкой вошли в класс. Докторша сказала, что так, мол, и так, надо ребятам делать уколы.

Если это необходимо именно сейчас, - сказал Харлампий Диогенович, мельком взглянув на меня, - я не могу возражать. Авдеенко, на место, - кивнул он Шурику.

Шурик положил мел и пошёл на место, продолжая делать вид. что вспоминает решение задачи.

Класс заволновался, но Харлампий Диогенович приподнял брови, и все притихли. Он положил в карман свой блокнотик, закрыл журнал и уступил место докторше. Сам он присел рядом за парту. Он казался грустным и немного обиженным.

Доктор и девчонка раскрыли свои чемоданчики и стали раскладывать на столе баночки, бутылочки и враждебно сверкающие инструменты.

Ну, кто из вас самый смелый? - сказала докторша, хищно высосав лекарство иглой и теперь держа эту иглу остриём кверху, чтобы лекарство не вылилось.

Она это сказала весело, но никто не улыбнулся, все смотрели на иглу.

Будем вызывать по списку, - сказал Харлампий Диогенович, - потому что здесь сплошные герои.

Он раскрыл журнал.

Авдеенко, - сказал Харлампий Диогенович и поднял голову.

Класс нервно засмеялся. Докторша тоже улыбнулась, хотя и не понимала, почему мы смеёмся.

Авдеенко подошёл к столу, длинный, нескладный, и по лицу его было видно, что он так и не решил, что лучше: получить двойку или идти первым на укол.

Он поднял рубаху и теперь стоял спиной к докторше, всё такой же нескладный и не решивший, что лучше. И потом, когда укол сделали, он не обрадовался, хотя теперь весь класс ему завидовал.

Алик Комаров всё больше и больше бледнел. Подходила его очередь. И хотя он продолжал держать свои руки на промокашке, видно, это ему не помогало.

Я старался как-нибудь его расхрабрить, но ничего не получалось. С каждой минутой он делался всё строже и бледней. Он не отрываясь смотрел на докторскую иглу.

Отвернись и не смотри, - говорил я ему.

Я не могу отвернуться, - отвечал он затравленным шёпотом.

Сначала будет не так больно. Главная боль, когда будут впускать лекарство, - подготавливал я его.

Я худой, - шептал он мне в ответ, едва шевеля белыми губами, - мне будет очень больно.

Ничего, - отвечал я, - лишь бы в кость не попала иголка.

У меня одни кости, - отчаянно шептал он, - обязательно попадут.

А ты расслабься, - говорил я ему, похлопывая его по спине, - тогда не попадут.

Спина его от напряжения была твёрдая, как доска.

Я и так слабый, - отвечал он, ничего не понимая, - я малокровный.

Худые не бывают малокровными, - строго возразил я ему. - Малокровными бывают малярики, потому что малярия сосёт кровь.

У меня была хроническая малярия, и сколько доктора ни лечили, ничего не могли поделать с ней. Я немного гордился своей неизлечимой малярией.

К тому времени, как Алика вызвали, он был совсем готов. Я думаю, он даже не соображал, куда идёт и зачем.

Теперь он стоял спиной к докторше, бледный, с остекленевшими глазами, и когда ему сделали укол, он внезапно побелел, как смерть, хотя, казалось, дальше бледнеть некуда. Он так побледнел, что на лице его выступили веснушки, как будто откуда-то выпрыгнули. Раньше никто и не думал, что он веснушчатый. На всякий случай я решил запомнить, что у него есть скрытые веснушки. Это могло пригодиться, хотя я и не знал пока, для чего.

После укола он чуть не свалился, но докторша его удержала и посадила на стул. Глаза у него закатились, мы все испугались, что он умирает.

- "Скорую помощь"! - закричал я. - Побегу позвоню.

Харлампий Диогенович гневно посмотрел на меня, а докторша ловко подсунула ему под нос флакончик. Конечно, не Харлампию Диогеновичу, а Алику.

Он сначала не открывал глаза, а потом вдруг вскочил и деловито пошёл на своё место, как будто не он только что умирал.

Даже не почувствовал, - сказал я, когда мне сделали укол, хотя прекрасно всё почувствовал.

Молодец, малярик, - сказала докторша.

Помощница её быстро и небрежно протёрла мне спину после укола. Видно было, что она всё ещё злится на меня за то, что я их не пустил в пятый "А".

Ещё потрите, - сказал я, - надо, чтобы лекарство разошлось.

Она с ненавистью дотёрла мне спину. Холодное прикосновение проспиртованной ваты было приятно, а то, что она злится на меня и всё-таки вынуждена протирать мне спину, было ещё приятней.

Наконец всё кончилось. Докторша со своей Галочкой собрали чемоданчики и ушли. После них в классе остался приятный запах спирта и неприятный - лекарства. Ученики сидели поёживаясь, осторожно пробуя лопатками место укола и переговариваясь на правах пострадавших.

Откройте окно, - сказал Харлампий Диогенович, занимая своё место. Он хотел, чтобы с запахом лекарства из класса вышел дух больничной свободы.

Он вынул чётки и задумчиво перебирал жёлтые бусины. До конца урока оставалось не много времени. В такие промежутки он обычно рассказывал нам что-нибудь поучительное и древнегреческое.

Как известно из древнегреческой мифологии, Геракл совершил двенадцать подвигов, - сказал он и остановился. Щёлк, щёлк - перебрал он две бусины справа налево. - Один молодой человек хотел исправить греческую мифологию, - добавил он и опять остановился… Щёлк, щёлк.

"Смотри, чего захотел", - подумал я про этого молодого человека, понимая, что греческую мифологию исправлять никому не разрешается. Какую-нибудь другую завалящую мифологию, может быть, и можно подправить, но только не греческую, потому что там уже давно всё исправлено и никаких ошибок быть не может.

Он хотел совершить тринадцатый подвиг Геракла, - продолжал Харлампий Диогенович. - и это ему отчасти удалось.

Мы сразу но его голосу поняли, до чего это был фальшивый и никудышный подвиг, потому что, если бы Гераклу понадобилось совершить тринадцать подвигов, он бы сам их совершил, а раз он остановился на двенадцати, значит, так оно и надо было и нечего было лезть со своими поправками.

Геракл совершил свои подвиги как храбрец. А этот молодой человек совершил свой подвиг из трусости… - Харлампий Диогенович задумался и прибавил: - Мы сейчас узнаем, во имя чего он совершил свой подвиг…

Щёлк. На этот раз только одна бусина упала с правой стороны на левую. Он её резко подтолкнул пальцем. Она как-то нехорошо упала. Лучше бы упали две, как раньше, чем одна такая.

Я почувствовал, что в воздухе запахло какой-то опасностью. Как будто не бусина щёлкнула, а захлопнулся маленький капканчик в руках Харлампия Диогеновича.

Мне кажется, я догадываюсь, - проговорил он и посмотрел на меня.

Я почувствовал, как от его взгляда сердце моё с размаху влепилось в спину.

Прошу вас, - сказал он и жестом пригласил меня к доске.

Да, именно вас, бесстрашный малярик, - сказал он.

Я поплёлся к доске.

Расскажите, как вы решили задачу? - спросил он спокойно, и - щёлк, щёлк - две бусины перекатились с правой стороны на левую. Я был в его руках.

Класс смотрел на меня и ждал. Он ждал, что я буду проваливаться, и хотел, чтобы я проваливался как можно медленнее и интересней.

Я смотрел краем глаза на доску, пытаясь по записанным действиям восстановить причину этих действий, но ничего сообразить не мог. Тогда я стал сердито стирать с доски, как будто написанное Шуриком путало меня и мешало сосредоточиться. Я ещё надеялся, что вот-вот прозвенит звонок и казнь придётся отменить. Но звонок не звенел, а бесконечно стирать с доски было невозможно. Я положил тряпку, чтобы раньше времени не делаться смешным.

Мы вас слушаем, - сказал Харлампий Диогенович, не глядя на меня.

Артиллерийский снаряд, - сказал я бодро в ликующей тишине класса и замолк.

Артиллерийский снаряд, - повторил я упрямо, надеясь по инерции этих правильных слов пробиться к другим таким же правильным словам. Но что-то крепко держало меня на привязи, которая натягивалась, как только я произносил эти слова. Я сосредоточился изо всех сил, пытаясь представить ход задачи, и ещё раз рванулся, чтобы оборвать эту невидимую привязь.

Артиллерийский снаряд, - повторил я, содрогаясь от ужаса и отвращения.

В классе раздались сдержанные хихиканья.

Я почувствовал, что наступил критический момент, и решил ни за что не делаться смешным, лучше просто получить двойку.

Вы что, проглотили артиллерийский снаряд? - спросил Харлампий Диогенович с доброжелательным любопытством.

Он спросил это так просто, как будто справлялся, не проглотил ли я сливовую косточку.

Да, - быстро сказал я, почувствовав ловушку и решив неожиданным ответом спутать все расчёты.

Тогда попросите военрука, чтобы он вас разминировал, - сказал Харлампий Диогенович, но класс уже и так смеялся.

Смеялся Сахаров, стараясь во время смеха не переставать быть отличником. Смеялся даже Шурик Авдеенко, самый мрачный человек нашего класса, которого я же спас от неминуемой двойки. Смеялся Комаров, который хоть и зовётся теперь Аликом, а как был, так и остался Адольфом.

Глядя на него, я подумал, что, если бы у нас в классе не было настоящего рыжего, он сошёл бы за него, потому что волосы у него светлые, а веснушки, которые он скрывал, так же как своё настоящее имя, обнаружились во время укола. Но у нас был настоящий рыжий, и рыжеватость Комарова никто не замечал.

И ещё я подумал, что, если бы мы на днях не содрали с наших дверей табличку с обозначением класса, может быть, докторша к нам не зашла и ничего бы не случилось. Я смутно начинал догадываться о связи, которая существует между вещами и событиями.

Звонок, как погребальный колокол, продрался сквозь хохот класса. Харлампий Диогенович поставил мне отметку в журнал и ещё что-то записал в свой блокнотик.

С тех пор я стал серьёзней относиться к домашним заданиям и с нерешёнными задачами никогда не совался к футболистам. Каждому своё.

Позже я заметил, что почти все люди боятся показаться смешными. Особенно боятся показаться смешными женщины и поэты. Пожалуй, они слишком боятся и поэтому иногда выглядят смешными. Зато никто не может так ловко выставить человека смешным, как хороший поэт или женщина.

Конечно, слишком бояться выглядеть смешным не очень умно, но куда хуже совсем не бояться этого.

Мне кажется, что Древний Рим погиб оттого, что его императоры в своей бронзовой спеси перестали замечать, что они смешны. Обзаведись они вовремя шутами (надо хотя бы от дурака слышать правду), может быть, им удалось бы продержаться ещё некоторое время. А так они надеялись, что в случае чего гуси спасут Рим. Но нагрянули варвары и уничтожили Древний Рим вместе с его императорами и гусями.

Я, понятно, об атом нисколько не жалею, но мне хочется благодарно возвысить метод Харлампия Диогеновича. Смехом он, разумеется, закалял наши лукавые детские души и приучал нас относиться к собственной персоне с достаточным чувством юмора. По-моему, это вполне здоровое чувство, и любую попытку ставить его под сомнение я отвергаю решительно и навсегда.

...................................................
Copyright: Фазиль Искандер

Поговорим просто так. Поговорим о вещах необязательных и потому приятных. Поговорим о забавных свойствах человеческой природы, воплощенной в наших знакомых. Нет большего наслаждения, как говорить о некоторых странных привычках наших знакомых. Ведь мы об этом говорим, как бы прислушиваясь к собственной здоровой нормальности, и в то же время подразумеваем, что и мы могли бы позволить себе такого рода отклонения, но не хотим, нам это ни к чему. А может, все-таки хотим?

Одно из забавных свойств человеческой природы заключается в том, что каждый человек стремится доигрывать собственный образ, навязанный ему окружающими людьми. Иной пищит, а доигрывает.

Если, скажем, окружающие захотели увидеть в тебе исполнительного мула, сколько ни сопротивляйся, ничего не получится. Своим сопротивлением ты, наоборот, закрепишься в этом звании. Вместо простого исполнительного мула ты превратишься в упорствующего или даже озлобленного мула.

Правда, в отдельных случаях человеку удается навязать окружающим свой желательный образ. Чаще всего это удается людям много, но систематически пьющим.

Какой, говорят, хороший был бы человек, если б не пил. Про одного моего знакомого так и говорят: мол, талантливый инженер человеческих душ, губит вином свой талант. Попробуй вслух сказать, что он, во-первых, не инженер, а техник человеческих душ, а во-вторых, кто видел его талант? Не скажешь, потому что неблагородно получается. Человек и так пьет, а ты еще осложняешь ему жизнь всякими кляузами. Если пьющему не можешь помочь, то, по крайней мере, не мешай ему.

Но все-таки человек доигрывает тот образ, который навязан ему окружающими людьми. Вот пример.

Однажды, когда я учился в школе, мы всем классом работали на одном приморском пустыре, стараясь превратить его в место для культурного отдыха. Как это ни странно, в самом деле превратили.

Мы засадили пустырь эвкалиптовыми саженцами передовым для того времени методом гнездовой посадки. Правда, когда саженцев оставалось мало, а на пустыре было еще достаточно свободного места, мы стали сажать по одному саженцу в ямку, таким образом давая возможность новому, прогрессивному методу и старому проявить себя в свободном соревновании.

Через несколько лет на пустыре выросла прекрасная эвкалиптовая роща, и уже никак невозможно было различить, где гнездовые посадки, а где одиночные. Тогда говорили, что одиночные саженцы в непосредственной близости от гнездовых, завидуя им Хорошей Завистью, подтягиваются и растут не отставая.

Так или иначе, сейчас, приезжая в родной город, я иногда в жару отдыхаю под нашими, теперь огромными, деревьями и чувствую себя Взволнованным Патриархом. Вообще эвкалипт очень быстро растет, и каждый, кто хочет чувствовать себя Взволнованным Патриархом, может посадить эвкалипт и дождаться его высокой, позвякивающей, как елочные игрушки, кроны.

Но дело не в этом. Дело в том, что в тот давний день, когда мы возделывали пустырь, один из ребят обратил внимание остальных на то, как я держу носилки, на которых мы перетаскивали землю. Военрук, присматривавший за нами, тоже обратил внимание на то, как я держу носилки. Все обратили внимание на то, как я держу носилки. Надо было найти повод для веселья, и повод был найден. Оказалось, что я держу носилки как Отъявленный Лентяй.

Это был первый кристалл, выпавший из раствора, и дальше уже шел деловитый процесс кристаллизации, которому я теперь сам помогал, чтобы окончательно докристаллизоваться в заданном направлении.

Теперь все работало на образ. Если я на контрольной по математике сидел, никому не мешая, спокойно дожидаясь, покамест мой товарищ решит задачу, то все приписывали этой моей лени, а не тупости. Естественно, я не пытался в этом кого-нибудь разуверить. Когда же я по русскому письменному писал прямо из головы, не пользуясь учебниками и шпаргалками, это тем более служило доказательством моей неисправимой лени.

Чтобы оставаться в образе, я перестал исполнять обязанности дежурного. К этому привыкли настолько, что, когда кто-нибудь из учеников забывал выполнять обязанности дежурного, учителя под одобрительный шум класса заставляли меня стирать с доски или тащить в класс физические приборы. Впрочем, приборов тогда не было, но кое-что тащить приходилось.

Развитие образа привело к тому, что я вынужден был перестать делать домашние уроки. При этом, чтобы сохранить остроту положения, я должен был достаточно хорошо учиться.

По этой причине я каждый день, как только начиналось объяснение материала по гуманитарным предметам, ложился на парту и делал вид, что дремлю. Если учителя возмущались моей позой, я говорил, что заболел, но не хочу пропускать занятий, чтобы не отстать. Лежа на парте, я внимательно слушал голос учителя, не отвлекаясь на обычные шалости, и старался запомнить все, что он говорит. После объяснения нового материала, если оставалось время, я вызывался отвечать в счет будущего урока.

Учителей это радовало, потому что льстило их педагогическому самолюбию. Получалось, что они так хорошо и доходчиво доносят свой предмет, что ученики, даже не пользуясь учебниками, все усваивают.

Учитель ставил мне в журнал хорошую оценку, звенел звонок, и все были довольны. И никто, кроме меня, не знал, что только что зафиксированные знания рушатся из моей головы, как рушится штанга из рук штангиста после того, как прозвучит судейское: «Вес взят!»

Для полной точности надо сказать, что иногда, когда я, делая вид, что дремлю, лежал на парте, я и в самом деле погружался в дремоту, хотя голос учителя продолжал слышать. Гораздо позже я узнал, что таким, или почти таким, методом изучают языки. Я думаю, не будет выглядеть слишком нескромным, если я сейчас скажу, что открытие его принадлежит мне. О случаях полного засыпания я не говорю, потому что они были редки.

Через некоторое время слухи об Отъявленном Лентяе дошли до директора школы, и он почему-то решил, что это именно я стащил подзорную трубу, которая полгода назад исчезла из географического кабинета. Не знаю, почему он так решил. Возможно, сама идея хотя бы зрительного сокращения расстояния, решил он, больше всего могла соблазнить лентяя. Другого объяснения я не нахожу. К счастью, подзорную трубу отыскали, но ко мне продолжали присматриваться, почему-то ожидая, что я собираюсь выкинуть какой-нибудь фокус. Вскоре выяснилось, что никаких фокусов я не собираюсь выкидывать, что я, напротив, очень послушный и добросовестный лентяй. Более того, будучи лентяем, я вполне прилично учился.

Тогда ко мне решили применить метод массированного воспитания, модный в те годы. Суть его заключалась в том, что все учителя неожиданно наваливались на одного нерадивого ученика и, пользуясь его растерянностью, доводили его успеваемость до образцово-показательного блеска.

Идея метода заключалась в том, что после этого другие нерадивые ученики, завидуя ему Хорошей Завистью, будут сами подтягиваться до его уровня, как одиночные посадки эвкалиптов. Эффект достигался неожиданностью массированного нападения. В противном случае ученик мог ускользнуть или испакостить сам метод.

Как правило, опыт удавался. Не успевала мала куча, образованная массированным нападением, рассосаться, как преобразованный ученик стоял среди лучших, нагловато улыбаясь смущенной улыбкой обесчещенного.

В этом случае учителя, завидуя друг другу, может быть, не слишком Хорошей Завистью, ревниво по журналу следили, как он повышает успеваемость, и уж, конечно, каждый старался, чтобы кривая успеваемости на отрезке его предмета не нарушала победную крутизну. То ли на меня навалились слишком дружно, то ли забыли мой собственный приличный уровень, но, когда стали подводить итоги опыта работы надо мной, выяснилось, что меня довели до уровня кандидата в медалисты.

На серебряную потянешь, - однажды объявила классная руководительница, тревожно заглядывая мне в глаза.

МАЛЬЧИК И ВОЙНА

ЖИЛ СТАРИК СО СВОЕЮ СТАРУШКОЙ

ЖИЛ СТАРИК СО СВОЕЮ СТАРУШКОЙ

В Чегеме у одной деревенской старушки умер муж. Он был еще во время войны ранен и потерял полноги. С тех пор до самой смерти ходил на костылях. Но и на костылях он продолжал работать и оставался гостеприимным хозяином, каким был до войны. Во время праздничных застолий мог выпить не меньше других, и если после выпивки возвращался из гостей, костыли его так и летали. И никто не мог понять, пьян он или трезв, потому что и пьяным и трезвым он всегда был одинаково весел.

Но вот он умер. Его с почестями похоронили, и оплакивать его пришла вся деревня. Многие пришли и из других деревень. Такой он был приятный старик. И старушка его очень горевала.

На четвертый день после похорон приснился старушке ее старик. Вроде стоит на тропе, ведущей на какую-то гору, неуклюже подпрыгивает на одной ноге и просит ее:

Пришли, ради Бога, мои костыли. Никак без них не могу добраться до рая.

Старушка проснулась и пожалела своего старика. Думает: к чему бы этот сон? Да и как я могу послать ему костыли?

На следующую ночь ей приснилось то же самое. Опять просит ее старик прислать ему костыли, потому что иначе не доберется до рая. Но как же ему послать костыли? - думала старушка, проснувшись. И никак не могла придумать. Если еще раз приснится и будет просить костыли, спрошу у него самого, решила она.

Теперь он ей снился каждую ночь и каждую ночь просил костыли, но старушка во сне терялась, вовремя не спохватывалась спросить, а сон уходил куда-то. Наконец она взяла себя в руки и стала бдеть во сне. И теперь, только завидела она своего старика и даже не дав ему раскрыть рот, спросила:

Да как же тебе переслать костыли?

Через человека, который первым умрет в нашей деревне, - ответил старик и, неловко попрыгав на одной ноге, присел на тропу, поглаживая свою культяпку. От жалости к нему старушка даже прослезилась во сне.

Однако, проснувшись, взбодрилась. Она теперь знала, что делать. На окраине Чегема жил другой старик. Этот другой старик при жизни ее мужа дружил с ним, и они нередко выпивали вместе.

Тебе хорошо пить, - говаривал он ее старику, - сколько бы ты ни выпил, ты всегда опираешься на трезвые костыли. А мне вино бьет в ноги.

Такая у него была шутка. Но сейчас он тяжело болел, и односельчане ждали, что он вот-вот умрет.

И старушка решила договориться с этим стариком и с его согласия, когда он умрет, положить ему в гроб костыли своего старика, чтобы в дальнейшем, при встрече на том свете, он их ему передал.

Утром она рассказала домашним о своем замысле. В доме у нее оставался ее сын с женой и один взрослый внук. Все остальные ее дети и внуки жили своими домами. После того как она им рассказала, что собирается отправиться к умирающему старику и попросить положить ему в гроб костыли своего мужа, все начали над ней смеяться как над очень уж темной старушкой. Особенно громко хохотал ее внук, как самый образованный в семье человек, окончивший десять классов. Этим случаем, конечно, воспользовалась и ее невестка, которая тоже громко хохотала, хотя, в отличие от своего сына, не кончала десятилетки. Отхохотавшись, невестка сказала:

Это даже неудобно - живого старика просить умереть, чтобы костыли твоего мужа положить ему в гроб.

Но старушка уже все обдумала.

Я же не буду его просить непременно сейчас умереть, - отвечала она. - Пусть умирает, когда придет его срок. Лишь бы согласился взять костыли.

Так отвечала эта разумная и довольно деликатная старушка. И хотя ее отговаривали, она в тот же день пришла в дом этого старика. Принесла хорошие гостинцы. Отчасти как больному, отчасти чтобы умаслить и умирающего старика, и его семью перед своей неожиданной просьбой.

Видно, и я скоро там буду и встречусь с твоим стариком.

И тут старушка оживилась.

К слову сказать, - начала она и рассказала ему про свой сон и про просьбу своего старика переслать ему костыли через односельчанина, который первым умрет. - Я тебя не тороплю, - добавила она, - но если что случится, разреши положить тебе в гроб костыли, чтобы мой старик доковылял до рая.

Этот умирающий с трубкой в зубах старик был остроязыким и даже гостеприимным человеком, но не до такой степени, чтобы брать к себе в гроб чужие костыли. Ему ужасно не хотелось брать к себе в гроб чужие костыли. Стыдился, что ли? Может, боялся, что люди из чужих сел, которые явятся на его похороны, заподозрят его мертвое тело в инвалидности? Но и прямо отказать было неудобно. Поэтому он стал с нею политиковать.

Разве рай большевики не закрыли? - пытался он отделаться от нее с этой стороны.

Но старушка оказалась не только деликатной, но и находчивой. Очень уж она хотела с этим стариком отправить на тот свет костыли мужа.

Нет, - сказала она уверенно, - большевики рай не закрыли, потому что Ленина задержали в Мавзолее. А остальным это не под силу.

Тогда старик решил отделаться от нее шуткой.

Лучше ты мне в гроб положи бутылку хорошей чачи, - предложил он, мы с твоим стариком там при встрече ее разопьем.

Ты шутишь, - вздохнула старушка, - а он ждет и каждую ночь просит прислать костыли.

Старик понял, что от этой старушки трудно отделаться. Ему вообще было неохота умирать и еще более не хотелось брать с собой в гроб костыли.

Да я ж его теперь не догоню, - сказал старик, подумав, - он уже месяц назад умер. Даже если меня по той же тропе отправят в рай, в чем я сомневаюсь. Есть грех...

Знаю твой грех, - не согласилась старушка. - Моего старика с тем же грехом, как видишь, отправили в рай. А насчет того, что догнать, - не смеши людей. Мой старик на одной ноге далеко ускакать не мог. Если, скажем, завтра ты умрешь, хотя я тебя не тороплю, послезавтра догонишь. Никуда он от тебя не денется...

Начало формы. Шестидесятипятилетнего Георгия Андреевича, известного физика-ядерщика, лауреата нескольких международных премий, беспокоило, что младший сын увлекается спортом и почти ничего не читает.

Сочинение

Испокон веков книги была лучшим другом человека, она являлась приятным собеседником, антидепрессантом, мотиватором и просто способом интересного времяпрепровождения.

В своем тексте Фазиль Абдулович Искандер предлагает нам задуматься на вопросом: «Какова роль художественной литературы в духовной жизни человека?».

Автор, подводя к проблеме, знакомит нас с историей из жизни Георгия Андреевча, известного физика-ядерщика, который пытался навязать своему сыну любовь к чтению. Писатель обращает наше внимание на отношение Георгия Андреевича к книгам: герой, наблюдая за тем, как его сын предпочитает чтению спорт, телевизор и компьютерные игры, с негодованием восклицает: «Не может быть, чтобы книга, самый уютный, самый удобный способ общения с мыслителем и художником, ушла из жизни!». Мужчина всеми силами старается приобщить сына к литературе: он читает ему книги вслух и даже соглашается на опасный для его возраста поединок в бадминтон, надеясь завоевать у сына хоть немного уважения. Примечательным и удивительным становится именно тот факт, что такому известному, умному, мудрому человеку приходится завоевывать уважение собственного сына: мальчик не просто не уважал своего отца, он даже не замечал его состояния и при огромной разнице в возрасте играл в полную силу, будто бы стараясь навредить отцу, «вытолкнуть его з жизни». Мальчик, воспитанный на играх, телевидении, не имел простого уважения к взрослому человеку, уже не говоря о любви и трепете к Георгию Андреевичу как к отцу.

Фазиль Абдулович Искандер считает, что в книгах содержится духовный опыт человечества, такты и нормы, которые должен знать любой воспитанный и образованный человек. Книги способны всесторонне развить человека, зарядить «азартом вдохновения» и помочь ему открыть и понять самого себя.
Я полностью согласна с мнением писателя и тоже считаю, что чтение способствует моральному, духовному и умственному развитию человека. Именно с помощью книг мы получаем незаменимый опыт общения с передовыми, честными мыслителями прошлого.

В романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин» автор на примере Татьяны показывает нам, какую роль в духовной жизни человека играет художественная литература». Девушка выросла в простой, необразованной семье, однако автор описывает её как девушку необычную, отреченную от постылых и обыденных вещей. А.С. Пушкин делает акцент на том, что вместо шумных игр и девичьих разговоров со своими сестрами Татьяна предпочитает чтение. Благодаря хорошей классической литературе и долгим душевным разговорам со своей няней, героиня обладает глубокой романтической душой, и своими тончайшими душевными порывами не может не вызывать симпатию читателей и самого автора. И даже позже, в пошлости светского общества, уже будучи взрослой, статной особой, Татьяна не потеряла своей естественности и достоинства, а лишь приукрасила их легкой дымкой величия светской дамы. Чем и выделялась на фоне заурядных красавиц.

В антиутопии Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» ярко показано, каким становится общество, в котором чтение книг является нарушением закона. В обществе, где книги сжигают, мы видим полную духовную пустоту и деградацию людей как личностей. Люди в этом обществе бездуховны, безнравственны, они не имеют собственного мнения, не имеют критического мышления и вообще какого-либо желания самостоятельно мыслить, все их развитие сконцентрировано вокруг стен, напоминающих экраны телевизоров. Но главный герой по началу, как и окружающие его люди, не замечает ничего плохого в своем укладе жизни, пока не встречает необычную девушку, способную мыслить и чувствовать иначе, и пока не решается прочесть книгу. И лишь после прочтения герой осознал, насколько пусты, глупы и несчастны окружающие, осознал, что чтение может заменить ему и жену, и друзей и даже весь мир, бездуховный и пустой. Автор подводит нас к мысли о том, что в книге заключен опыт достойнейших людей, и читающий имеет возможность прожить судьбу великой личности, вобрать в себя её мысли и опыт, словно вживую с ним пообщавшись.

Таким образом, можно сделать вывод, что художественная литературы позволяет нам познавать и воспитывать самого себя, самосовершенствоваться и развиваться, заряжаться эмоциями, любовью, стремлением к жизни, получать ничем не заменимый опыт общения с величайшими личностями, тем самым играя очень важную роль в духовной жизни человека.

Аргументы по русскому языку к сочинению ЕГЭ

ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА

Восприятия человеком природы как живой материи (влияния природы на душу человека

«Слово о полку Игореве»

А.П. Чехов «Степь»

Егорушка, мальчик 9-ти лет, пораженный красотой степи, очеловечивает её и превращает в своего двойника: ему кажется, что степное пространство способно и страдать, и радоваться, и тосковать. Его переживания и мысли становятся не по-детски серьезными, философскими.

Л.Н..Толстой «Война и мир»

Наташа Ростова, восхищаясь красотой ночи в Отрадном, готова полететь, как птица: её окрыляет увиденное. Андрей Болконский во время поездки в Отрадное увидел старый дуб, и изменения, которые впоследствии произошли в душе героя, связаны с красотой и величием могучего дерева.

В. Астафьев «Царь-рыба»

Рыбак Утробин, поймав на крючок огромную рыбу, не в силах справиться с ней. Для того, чтобы избежать гибели, он вынужден отпустить ее на свободу. Встреча с рыбой, символизирующей нравственное начало в природе, заставляет этого браконьера пересмотреть свои представления о жизни.

Постижения прекрасногов природе

Ю. Яковлев «Разбуженный соловьями»

Озорного, непоседливого Селюжонка однажды в пионерском лагере разбудили соловьи. Рассердившись, с камнем в руке, он решает расправиться с птицами, но замирает, завороженный пением соловья. Что- то стронулось в душе мальчика, ему захотелось увидеть, а потом и изобразить лесного волшебника. И пусть вылепленная им из пластилина птица даже отдаленно не напоминает соловья, Селюжонок испытал животворящую силу искусства. Когда соловей снова разбудил его, он поднял с кроватей всех ребят, чтобы те тоже услышали волшебные трели. Автор утверждает, что постижение красоты в природе ведет к постижению красоты в искусстве, в себе.

Бережного отношения к природе

Н.А. Некрасов «Дед Мазай и зайцы»

Герой стихотворения во время весеннего наводнения спасает тонущих зайцев, собирая их в лодку, вылечивает двух заболевших зверьков. Лес для него - родная стихия, и он переживает за всех его обитателей.

В. Астафьев «Царь-рыба»

Природа жива и одухотворена, наделена нравственно- карающей силой, она способна не только защищаться, но и нести возмездие. Иллюстрацией карающей силы служит судьба Гоши Герцева. Этот герой несет наказание за высокомерный цинизм по отношению к людям и к природе. Карающая сила распространяется не только на отдельных героев. Нарушение равновесия несет угрозу всему человечеству, если оно не образумится в своей намеренной или вынужденной жестокости.

ПРОБЛЕМЫ СЕМЬИ

Роли детства в жизни человека

Л.Н. Толстой «Война и мир»

Петя Ростов накануне своей трагической гибели в отношениях с товарищами проявляет все лучшие черты «ростовской породы», унаследованные им в родном доме: доброту, открытость, желание помочь в любую минуту.

В. Астафьев «Последний поклон»

Бабушка Катерина Петровна вложила во внука Витьку глубокие человеческие премудрости, стала для него символом любви, добра, уважения к человеку.

Роли семьи в формировании личности

Л.Н. Толстой «Война и мир»

В семье Ростовых всё строилось на искренности и доброте, поэтому и дети - Наташа. Николай и Петя - стали по- настоящему хорошими людьми, а в семье Курагиных, где карьера и деньги решали всё, и Элен, и Анатоль - безнравственные эгоисты.

И. Полянская «Утюжок и мороженое»

Негативная психологическая атмосфера в семье, бездушие взрослых стали причиной серьёзной болезни Риты, маленькой героини рассказа, и жестокости, хитрости, изворотливости её сестры.

Материнства (роли матери в воспитании)

М. Горький «Сказки об Италии»

А. Фадеев «Молодая гвардия»

К. Воробьев «Тетка Егориха»

Сирота Санька в рассказе осиротеет ещё раз, когда потеряет ставшую ему больше чем матерью тетку Егориху.

В.П. Астафьев «Сопричастный всему живому...»

Автор утверждает: если бы ему дано было повторить жизнь, он одно просил бы у своей судьбы - оставить с ним маму. Её не хватало писателю всю жизнь, и он обращается ко всем с просьбой беречь матерей, ведь они бывают только раз и никогда не возвращаются, и никто их заменить не может.

Материнства как подвига

Л. Улицкая «Дочь Бухары»

Бухара, героиня рассказа, совершила материнский подвиг, всю себя отдав воспитанию дочери Милы, у которой был синдром Дауна. Даже будучи смертельно больной, мать продумала всю дальнейшую жизнь дочки: устроила на работу, нашла ей новую семью, мужа, и только после этого позволила себе уйти из жизни.

В. Закруткин «Матерь человеческая»

Мария, героиня повести, во время войны взяла на себя ответственность за своих и чужих детей, спасла их, стала для них Матерью.

Взаимоотношения отцов и детей

А. Алексин «Безумная Евдокия»

Оленька, героиня рассказа, талантливая девочка, но эгоистка, избалованная отцом и матерью. Слепая родительская любовь породила в Оле убеждение в своей исключительности. Нежелание понимать чувства и переживания близких людей, друзей приводит в конце концов к тяжелейшей болезни матери.

Н.В. Гоголь «Тарас Бульба»

Бульба считал, что только тогда воспитание Остапа и Андрия может быть завершенным, когда они познают боевую премудрость и станут его достойными наследниками. Однако измена Андрия сделала Тараса убийцей, он не смог простить сыну предательства. Только Остап согрел душу отца своим мужеством в бою, а затем и во время казни. Для Тараса товарищество оказалось выше всех кровных связей.

Р. Брэдбери «Вельд»

Венди и Питер, герои рассказа, совершают чудовищный по своей бесчеловечности поступок: убивают собственных родителей. И это убийство неслучайно: оно результат воспитания, когда детей безмерно балуют, потакают их прихотям.

Ф. Искандер «Начало формы»

Герой рассказа, Георгий Андреевич, понял, что родительский авторитет возникает не из приказов и угроз, а завоевывается трудом, умением доказать сыну, что отца есть за что уважать.